уперлись в камень (тот факт, что молодые деревца здоровы, подтверждает мою гипотезу). Деревья на холме настолько затвердели, что обрабатывать их невозможно, но и от тех, что растут внизу, тоже никакого толка – древесина крошится, в руках остаются лишь мягкие щепки, липкая труха.
На вершине холма, над поросшими травой ущельями (ущелья на западе – каменистые), построены музей, часовня и бассейн. Все три сооружения современных форм, прямоугольные, без украшений, выложенные из нешлифованных камней. Как часто бывает, камень кажется плохой имитацией и не очень гармонирует со стилем зданий.
Часовня – продолговатая, низкая (от этого она кажется еще длиннее). Бассейн сделан хорошо, но поскольку его края приходятся вровень с землей, в него неизбежно забираются змеи, лягушки, жабы, водяные насекомые. Музей – большое трехэтажное здание с плоской крышей, по фасаду идет галерея, другая, поуже, – позади дома, а наверху высится цилиндрическая башенка.
Оказалось, что дом открыт, и я сразу же там обосновался. Называю его музеем потому, что так говорил о нем торговец-итальянец. Почему? Вряд ли он знал это сам. Здесь мог бы разместиться великолепный отель человек на пятьдесят или санаторий.
Внизу – холл, где вдоль стен тянутся книжные шкафы; книг не счесть, но подобраны они односторонне: только романы, стихи, пьесы (за исключением одной книжечки – Белидор, «Travaux. Le Moulin Perse» [6], Париж, 1937; она лежала на столике из зеленого мрамора, а теперь оттягивает карман моих драных штанов. Я взял ее отчасти потому, что меня привлекло странное имя – Белидор, а отчасти из-за названия «Le Moulin Perse» – не объяснит ли книга назначение мельницы, стоящей внизу, недалеко от берега). Я прошел вдоль полок, подыскивая материал для неких исследований, которые оборвались с началом судебного процесса и которые я попытался продолжить на пустынном острове (я считаю, мы теряем бессмертие из-за того, что борьба со смертью не претерпела никакой эволюции, она направлена на первую, самую очевидную цель – поддерживать жизнь во всем организме. Следовало бы стремиться к сохранению лишь того, что важно для сознания).
Стены в холле облицованы розовым мрамором, кое-где в них сделаны узкие зеленые ниши, наподобие утопленных пилястров. Окна с голубыми стеклами достигли бы второго этажа в моем родном доме. Четыре алебастровых светильника – в чаше каждого из них могло бы поместиться по шесть человек – льют ровный электрический свет. Книги немного облагораживают это пестрое убранство. Одна дверь ведет на галерею, другая – в круглую залу; еще одна, маленькая, укромно спрятанная за ширмой, – на винтовую лестницу.
Из галереи поднимается главная лестница – она оштукатурена под мрамор и покрыта ковром. Под навесом стоят плетеные кресла, вдоль стен – полки с книгами.
Столовая большая – площадью примерно шестнадцать метров на двенадцать. На стенах, над капителями тройных колонн из черного дерева, расположены площадки, нечто вроде лож, и в каждой красуется статуя сидящего божества – полуиндийского, полуегипетского,