поучительные рассказики, нежно любимые учителями и методистами. А ещё – очень даже неплохую повесть “Динка”. Но стихотворение “За мир” (у него, оказывается, и название есть) явно было написано на злобу дня году в 1959-м, и начинается оно вот такой строчкой: “Мой папа воззванье за мир подписал”. Которая в паре со следующей – “Не будет войны, мне мой папа сказал” – образует правильное двустишие.
А ведь мне ещё в детстве казалось, что начальная строка странно как-то повисает в воздухе! Но я думала – наверно, так и надо, очень уж она такая… главная (сейчас бы сказала – ударная). Концовку же, вполне возможно, я сама упростила. У Осеевой оказалось: “Все скажут, как мой, что не будет войны”. Запутано и выговаривается с трудом – “какмойчто” – а я в шесть лет уже без зазрения совести улучшала чужие тексты. Но первой строчки, про подписанное “воззванье”, точно не было!
Мама и папа. 1976.
Татьяна Семёновна её выкинула. То ли чтоб не объяснять дошколятам, что за воззвание такое, то ли просто ей строка не понравилась. И правда, никудышная строка, без неё куда лучше. Никакой злобы дня, только вера в папино слово: сказал – значит, всё будет хорошо.
Спасибо за редактуру, дорогая Татьяна Семёновна (Страстной бульвар, третья скамейка от входа, конец пятидесятых).
Человек в космосе
Это было ещё до школы. Днём прибежал домой папа – с криком:
– Человек в космосе!
Я не очень-то понимаю, что за космос такой, я ещё не совсем переварила недавнее дедушкино объяснение: “Небо – это воздух”. Получается, что мы живём прямо в небе, дышим небом, это же с ума сойти…
Папа с дедом что-то громко, взахлёб обсуждают про космос, про какую-то стратосферу, по радио торжественный металл чередуется с бурными всплесками, и мне передаётся всеобщее возбуждение. Я скачу и кружусь возле Танькиной кроватки, и Танька – ей сегодня ровно полгода – тоже радуется непонятно чему.
На следующий день после завтрака меня отводят в группу. Но не к нашей обычной скамейке, потому что на бульваре царит весенняя распутица, там же не асфальт, а просто земля, и на любой из трёх аллей можно здорово увязнуть в грязи. Эти несколько дней мы гуляем – а точнее, топчемся – на уже подсохшем пятачке у самого входа на Страстной.
Бедная Татьяна Семёновна! Мало того, что ей приходится поминутно перехватывать кого-нибудь из нас при попытке подобраться к трамвайным рельсам… Нет, трамвай уже не ходит, и рельсы как раз убирают, а место, где они были, наверное, собираются заровнять и залить асфальтом и для этого прямо рядом с бульваром свалили большущую груду… Язык не поворачивается назвать это щебнем! Это чистые сиренево-розовые осколки какого-то благородного камня, может, даже гранита – искристо сверкающие на изломах, будто колотый сахар. Невозможно удержаться и не набрать в своё ведёрко этого чудесного “рафинада”. Но Татьяна Семёновна не дремлет, она уволакивает смельчака назад, на бульвар, и самое обидное – заставляет высыпать