первой и второй стопкой у них была бутылка вина прошлогоднего урожая, которая очень понравилась Бродяжке – он весь зарумянился, даже лысина покраснела.
– Теперь рассказывай, – приказал Анвар. – Художник «цензура», за красками он пошел. И ты тоже, дядя Тохир, одно слово – балбесы. Кого видел-то?..
Глаза Бродяжки вновь затуманились, и дядька Тохир профилактически двинул его по шее. Бродяжка дернулся и моргнул, приходя в себя.
– Ну что, горе, – Анвар ждал ответа.
– Призрака, – пробормотал Бродяжка. – Я видел призрака.
Глава 5
06.07.1942
Ташкент, Набережная арыка Анхор
Я. П. Овчаренко (И. Приблудный )
Ивану Приблудному в Ташкенте не понравилось. Город был не очень большой, но какой-то неприятный: серо-зеленый, жаркий и грустный. По окраинам торчали мелкие глинобитные домишки и росли какие-то чахлые деревца и кусты, от дорог несло пылью, арыки сплошь пересохли, а если и нет, то воняли болотом.
В центре города еще и понатыкали всевозможных заводов и клубных зданий союзной стилистики, и проклятый Ильф, который, собственно, и притащил Приблудного в эту дыру, фотографировал их буквально через одно. Какую такую прелесть он пытался запечатлеть, Приблудному было неведомо.
Учитель сказал бы, что Ильф таким образом успокаивает себе нервы. Ванька долгое время сомневался, что там в принципе есть что успокаивать, но Учитель, опять же, настаивал на том, что тот более чувствительный, чем кажется.
– Ненавижу Среднюю Азию, – страдальчески вздохнул Приблудный, наблюдая, как его невыносимый приятель фотографирует живописные колонны Дворца культуры кожевников и украшающие оные скульптуры. Или обувщиков – они так и не поняли, к какой фабрике относится здание этого монументального клуба: к кожевенной или к обувной.
Ильф ехидно прищурился сквозь пенсне:
– Ну же, Ванюша, не надо ныть. Мы должны запечатлеть культуру кожевников в ее первозданном виде. Так… а теперь отойдите, а то попадете в кадр. С таким выражением лица, – безжалостно разъяснил он в ответ на немой вопрос поэта, – вам не стоит туда попадать.
Приблудный закатил глаза – приятель был совершенно невыносим. Впрочем, потом он все же решил воспользоваться советом и отошел в тень забора. По предварительным подсчетам, Ильф должен был провозиться над фотографией не меньше пяти минут, и крестьянский поэт решил провести это время с пользой.
Порывшись в сумке, он вытащил недописанное письмо и задумчиво покусал карандаш.
«Дорогой Учитель! Это абсолютно невыносимо…»
В предыдущие три вынужденные остановки («Ваня, вы только посмотрите, какая это красота! Нет, нет, левее, вы смотрите совсем не туда.») Приблудный успел написать Учителю, как они летели, как осмотрели распределительный центр в поисках беглого братца (результат, конечно, был нулевым), и направились в морг, где Ильф, не удовлетворившийся заверениями об отсутствии рыжих и лысых евреев, пристально разглядывал