Пыль над городом. Избранное. Виктор Голков

из мрака.

      Охотничья нюхает воздух собака.

      Узор на камзоле, колье и мониста

      сверкают светло, равнодушно и чисто.

      Нет, здесь ни один не слыхал, безусловно,

      о сумрачной страсти и пытке духовной.

      И вздрогнул я в страхе, почти суеверном:

      так много знакомого в жесте манерном.

      И я с удивленьем следил молчаливым

      за этим лицом, притягательно-лживым.

      А жадные губы, казалось, готовы.

      шепнуть мне одно ядовитое слово

      Игрок

      Он просидел всю жизнь за карточным столом,

      где и сейчас сидит, и даже по одежде

      заметно – он игрок, сегодня, как и прежде,

      забывший о себе, идущий напролом.

      Здесь много сотен раз он искушал судьбу,

      когда лицом к лицу встречался с мрачным роком.

      Но опускаясь вниз, в падении глубоком

      и потерявши всё, не прекратил борьбу.

      Когда, как на костре, сжигал его азарт,

      охваченный больной, нечистоплотной страстью,

      он всё-таки бывал гораздо ближе к счастью,

      чем те, кто никогда не брали в руки карт.

      Александр

      Бессильны лучники, они обречены –

      загородимся мы щитами.

      Вот наши грузные, как крепости, слоны

      заколыхались над плотами.

      Разъята Персия, лишь Индия вдали

      глаза сощурила лениво.

      Изыди заживо, восстань из-под земли,

      всё так же улыбнётся криво.

      Темна ты, Индия, таинственна, смугла,

      нашла оружие иное:

      от тела моего останется зола,

      и сердце растворится в зное.

      И руки чьи-нибудь тебя замкнут в свой круг,

      откуда даже Ганга водам

      вовек не вырваться. Лишь изредка, лишь вдруг,

      меня припомнишь мимоходом.

      Самоубийца

      В гостиничном, заплесневевшем смраде

      как будто задремал у кресла на полу,

      лишь модный чемодан поблёскивал в углу,

      да шевелил сквозняк страницами тетради.

      Кто может знать, куда девается душа,

      и где ушедший дух пристанище находит,

      когда он здесь лежит, плашмя и не дыша,

      пока сюда людей привратник не приводит?

      Быть может, это жизнь колеблет бахрому

      у скатерти, дрожит на смятом одеяле,

      что складкою любой принадлежит ему,

      пока его вещей ещё не разбирали?

      Хотя могла б уйти сквозь запертую дверь,

      но ждёт, пока от губ приказа не услышит.

      Кто может знать о том, что именно теперь