слова совсем.
– Я бы сказала, что это не идеологическое противостояние – это была борьба ни за что. Словно наводнение или цунами – катастрофа, не имеющая логики. Она не несёт морального итога и остаётся необъяснённой. Знаете, как то, что было послано нам за грехи, – воодушевлённо говорит Миа о «Фиесте».
Я согласна с этим, но для меня, в отличие от Мии, это минус, а не плюс произведения. Я отвожу взгляд от профессора, потому что чувствую, что буду отвечать следующей, и стараюсь выглядеть очень занятой, рисуя каракули в тетради. Но это не спасает.
– Мисс Миллер?
– Ну вот, – бормочу я. – Полностью согласна с Мией. Очень интересная точка зрения. Мне добавить нечего, – говорю громче, не отрывая взгляда от тетради.
– Мисс Миллер, – голос профессора звучит ближе.
Я все таки поднимаю голову и вижу, как Эванс встаёт из-за стола, обходит и облокачивается на него, вытянув длинные ноги в чёрных брюках, скрещивая руки на груди. Рукава его белой рубашки закатаны по локоть, обнажая мускулистые предплечья, испещрённые венами. Этот вид пробуждает во мне голод. Не понимаю, чего я хочу: вгрызться зубами в сочный стейк или встать перед ним на колени и попробовать его.
Ого. А это откуда сейчас взялось?!
– Вы же читали хотя бы один роман Хемингуэя? Уверен, что у вас есть что сказать.
Я купаюсь в серебре его глаз и встряхиваю волосами, чтобы прогнать ненужные мысли, и прочищаю горло.
– Боюсь, мне они не нравятся по тем причинам, по которым вы их любите, – говорю я, как на духу, потому что не могу врать под этим взглядом.
– Расскажите, – просто просит профессор, и я замечаю в его глазах вспышку интереса, словно проблеск молнии.
– Как бы сказать… мне он не интересен. Мне понятно, для чего это сделано, как это сделано. Даже в той же «Фиесте» герои очень типичны, и эти лобовые метафоры о том, что герой не может любить женщину как мужчина, имея это позорное ранение, – по классу прокатывается смешок, но лицо Эванса остается серьезным. – Для меня литература это что-то более тонкое, мистическое и туманное. Не сказанное в лоб, а заставляющее пробираться сквозь скрытые смыслы, оставленные автором. Каждое слово должно иметь вес. И чтение – это удовольствие, а ты получаешь его тогда, когда тебе удалось распутать клубок этих замыслов, – как на духу говорю я.
Профессор долго смотрит на меня и потирает указательным пальцем подбородок, а после раздумий наконец-то говорит:
– Вы хотите сказать, что Хемингуэй переоценен?
– Я хочу сказать, что он действительно важен, но, возможно, больше для исторического контекста. В наше время его произведения теряют свою актуальность.
– Это можно сказать о многих авторах. Тот же Джон Стейнбек и его повесть «О мышах и людях» о временах Великой депрессии. Вы думаете, что писатели имеют значение только в рамках времени, в котором живут? – спросил профессор, по-прежнему сверля меня взглядом.
Он даже подался вперед, словно и его этот разговор утягивает так же, как и меня. Я слышу согласное хмыканье