или даже в Сибирь, но у Силы жена собралась тут рожать, да в родах и померла.
– Силы?
– Сила Коржавин или, как его звали, Корж. Он у них был вроде как за старшего.
– Коржик, – вставил весело Костя.
– Не знаю уж, – повысил голос Кузьма Евграфович, – было ли у них такое слово, «коржик», а только Силу и всех его потомков Коржами звали. И посейчас зовут.
И, выдержав приличествующую паузу, продолжил:
– Схоронил он жену и сказал своим землякам: «Всё, братья. Дальше не иду. Вы как хотите, а я здесь буду хутор ладить». Ну, братья потоптались-потоптались, а желающего дальше их вести-то и не нашлось. И говорят: что ж, Сила, раз такое дело, то давай тут и осядем. Землю нам и тут, наверное, нарежут. Речушка, вон, бежит какая-никакая. Прокормимся!
– Ну, ты, Евграфыч, так рассказываешь, как будто сам им коней запрягал! – снова высунулся Костя.
– Ты, вон, на дорогу лучше смотри, – урезонивает молодого Кузьма Евграфович. Но тем не менее считает необходимым пояснить.
– Все самые первые шаги с девятьсот шестого и по шестнадцатый год аккуратно описаны моим тёзкой Кузьмой Шестопаловым, который, будучи грамотным, служил ротным писарем, попал на Японскую войну, по контузии демобилизован и, вернувшись на родину, в Смоленскую губернию, напросился в очередную партию переселенцев.
– А почему по шестнадцатый? – поинтересовался я.
– А в шестнадцатом Кузьма, как сказано в полицейском протоколе, «погиб от нутряной болезни». И летопись кончилась. Остались лишь метрики, справки да кое-какие церковные записи.
Назвали, значит, деревню Покровкой, в честь Покрова Святого. Некоторые говорят, что их родная, Смоленская деревня тоже так называлась. Не знаю, я не проверял.
Зимовал Сила Корж в одиночку (ребёночек-то тоже не выжил, так вслед за мамкой и помер). А на другой год сосватал местную, бёрдинскую казачку Анну. С неё род и пошёл.
– О! – крикнул Костя. – гляди, гляди!
На пригорке стоит столбом и таращится на нас темноглазый сурок.
– Вот ты, Костян, сколько их видел? – оправившись от неожиданности, бырдит Кузьма Евграфович. – Миллион, наверное. А всё удивляешься как мальчишка.
«Пусть удивляется», – подумал я. Сейчас столько людей, которых ничем не удивишь…
На горизонте показалась золотистая полоска спеющей пшеницы.
– «Кубанка», – комментирует Кузьма Евграфович. – Опять Корж. Вот что характерно: десять посадят, у тех плешины да осот, а у него —золото. Колосок к колоску!
– Конечно, «колосо-ок»! – тянет Костя. – У всех бы был отец председатель колхоза…
– Ну, чего бормочешь! – перебил его Кузьма Евграфович. – Чего бормочешь? Такая же земля, как и у всех. Да и вообще, грех тебе: когда паи нарезали, Петра Лукьяновича уж и в живых-то не было.
И, обернувшись ко мне, пояснил:
– Директива эта дурацкая: «Колхозы разогнать!» Приехал Лукьяныч из района, хватил стакан водки, спать лёг. А утром так и не добудились.
– А «Создать колхозы!» – директива была не дурацкая? – подковырнул рассказчика я.
– И «создать»