трав, обладающих невероятной исцеляющей силой. Упомянула я и про 1927 год.
–Збыслав сказал, что вы должны помнить об этом. Ещё он говорил про гору, – подытожила я, стараясь не думать о том, что речь идёт о событии, которое произошло почти сто лет назад и что я сейчас общаюсь с его участниками. Как будто, это самое обычное дело, помнить то, что ты делал девяносто шесть лет назад во время сбора каких-то там трав на какой-то горе. Но пройдёт совсем, совсем немного времени и я и впрямь буду относиться к подобным вещам легко и спокойно, не пугаясь и не удивляясь ничему. Как к самым простым и обыденным явлениям. Про Чёрный родник и про разговор Збыслав, который касался непосредственно меня и сервиза я не помянула ни единым словом.
–В 1927 году, говоришь? -вполголоса бормотал травник.
–Да, он так сказал, – подтвердила я.
–Мне придётся поднимать свои записи…Вот что…Ваша помощь, госпожа Катерина, снова будет просто бесценна! Не откажите старику. Нужно будет найти и просмотреть все записи за 1927 год…Я помню., делал их очень аккуратно…-наконец определился травник.
–Хорошо,– согласилась я, – когда же вы, господин Вацлав, думаете приступить? – в моем понимании приступать нужно было немедленно. Хранитель рассчитывал на целебную силу этих трав. Вацлав высказал такое же мнение, и после обеда мы незамедлительно занялись разборкой бумаг.
Всю свою основную библиотеку и записи в том числе, Вацлав хранил на втором этаже, в комнате, прямо над моей спальней. Обстановка этой комнаты напоминала библиотеку и кабинет одновременно. Деревянные шкафы без стекол вдоль стен, заставленные пыльными книгами сверху донизу составляли основное убранство. Две банкетки, обтянутые зелёным бархатом, резной деревянный письменный стол и большое чёрное кожаное кресло на ножках привносили в обстановку налёт роскоши. Но гардины с тяжёлыми шторами были сняты и устроены на стопках книг, лежащих на полу. А пропыленные окна пускали мутный желтовато-серый свет. Большие амбарные тетради лежали в двух деревянных сундуках, которые я сначала и не заметила, так как они стояли за столом между креслом и шкафом. Вацлав выволок их на середину комнаты, поднимая пыль. Мы пододвинули к сундукам банкетки и уселись просматривать тетради. Кроме тетрадей в сундуках ещё лежали папки с отдельными листами бумаги разных форматов и качества. Видимо записи, которые травник делал наспех, на том, что было под рукой. Вся бумага пожелтела от времени. Кое – где обкрошились уголки листов и побледнели чернила. Записи, сделанные карандашом, вообще разобрать было невозможно. Всё это нужно было просмотреть, ориентируясь на весну-лето 1927 года по датам. Послеполуденное солнце било в окна, а мы с Вацлавом шуршали листами, осторожно перелистывая страницы и вчитываясь в даты и пояснения к ним. Я фотографировала записи и переводила с помощью интернета. Вацлав читал свои опусы, кое-где надолго задерживаясь на страницах. Воспоминания так поглотили его, что он на мои вопросы или не отвечал, или ограничивался “угу” и “ага”. Он перенесся в прошлое,