львица! Лерка ржала как лошадь, и мужикам это нравилось. В ней было то, от чего у них крышу сносит: сумасшедшая сексуальная энергетика в каждом жесте. Это я тебе как режиссер по второму образованию говорю. Она просто могла сидеть, качая на большом пальце спадавшую туфлю, а глаз было не отвести. Я сама на это попадалась, представляя, как запросто мужская ладонь обхватывает ее тонкую щиколотку, и все прикидывала: а я смогу обхватить? Что ты на меня так смотришь? Про тебя такого в голову не приходило. Ты ведь ничего, кроме соперницы, в ней не видела. Слушай, а помнишь того кубинца, который за Леркой увивался? Он к нам в студенческий клуб ходил. Педро, кажется, звали? Она его Печкиным называла, прикалывалась. А если честно, от них такой разряд шел, стоять рядом страшно было: «Не подходи, убьет!» Зуб даю, она с ним спала, а за Костика нацелилась замуж…
– Хватит, давай слушать, – раздраженно перебила Вера, – Страшно, конечно, но, может быть, поймем, как ее дочь оказалась на помойке, да еще с отрезанным языком…
Марго нажала красную кнопку.
«Привет всем», – произнес хриплый тихий голос. Потом тяжелый кашель, через паузу продолжение: «Вот, например, самоубийцы пишут предсмертные записки, в которых успевают признаться в любви всему миру и попросить у него же прощения за то, что оказались тут лишними, а безнадежные больные вроде меня медлят, сомневаются, цепляются за каждую соломинку. Как вдруг – бах, и уже не до писем – только бы не возвращаться в сознание, не чувствовать боль. Тогда и жалеешь, что вовремя не успела сказать: прошу никого не винить в моей смерти…»
Голос затих, но запись, похоже, не остановилась. Кроме тяжелого дыхания никаких других звуков не было слышно. Марго ерзала на диване, сдвинув рычажок громкости на максимум. Следующая фраза резко ударила по ушам: «Кого винить, если болезнь неизлечима?» Тут же быстро убрала звук.
«Но они стоят рядом и чувствуют, постоянно чувствуют свою вину, словно чего-то не так сделали, чего-то недодали… Семья, дорогая, все нормально. Теперь нормально. Что было раньше – не считается. Мы жили так, словно бессмертны. А как по-другому? Бессмертные уверены в себе, в завтрашнем дне, в разумности мироустройства. Они знают, что завтра для них опять взойдет солнце, и нет оснований в этом усомниться. Я тоже когда-то была бессмертной. А теперь не исключено, что в процессе наговаривания могу забыть, что, собственно, собиралась сказать: теряю смысл и цель любого, даже самого простого действия. Доктор говорит, что это из-за метастазов. Они перебрались из груди в позвоночник, потом в шею, а теперь микроскопическими спорами отравляют мозг. Наверное, правильнее было бы сказать: „Дорогие мои, поздравляю вас со своей кончиной, отдыхайте“. Только вот врачи не дают. Тянут резину, хотя уже точно знают: оперировать нельзя, а химия не работает. Слышала, а может, показалось, как вы шептались у кровати: „Врач сказал, что до конца месяца… и все… надо готовиться…“ И слезы, слезы… Родные мои, отпустите! На самом деле мне все легче и радостней. Соседку по палате прикатили после уколов в позвоночник.