свитер из козьего пуха, дневал и ночевал на совершенно не приспособленном для этого деревянном помосте. С одной стороны, такое рвение импонировало Папе, но с другой – мешало ему проникнуть внутрь капеллы, чтобы разглядеть, какие изображения появляются на ее потолке.
Это было частью их взаимной договоренности. Микеланджело настоял, чтобы ни один посторонний человек не появлялся в здании до тех пор, пока он не закончит основную часть росписи. Папу он тоже причислил к числу посторонних. Однажды, когда тот нарушил договор и неожиданно оказался внизу, Микеланджело, не говоря ни слова, начал сбрасывать сверху одну доску за другой. Юлию II ничего не оставалась, как с проклятиями спешно ретироваться и плотно прикрыть за собой дверь.
Но сегодняшний день, 6 марта, был особым. Тридцать четыре года назад в семействе Буонарроти появился тот, кто своим упрямством попортил уже столько крови главе католического престола. Папа знал точно, что сегодня художник должен был покинуть капеллу, чтобы в кругу немногочисленных друзей сдвинуть бокалы с кьянти в честь здравствующего отца Лодовико и в память своей давно уже покинувшей этот свет матери Франчески.
Юлий II сидел перед камином и, глядя на пляшущие язычки пламени, нетерпеливо ждал. Время, казалось ему, тянулось непозволительно медленно. И когда ему сообщили, что некий человек прибыл по его просьбе из Сикстинской капеллы, он так стремительно бросился к выходу, что даже забыл свой папский посох, который никогда не оставлял без присмотра.
Здание Сикстинской капеллы Юлий II не любил. Построенное когда-то в форме бастиона, призванного всем своим видом утверждать крепость католического престола, внутри оно выглядело слишком мрачно. И хотя по традиции именно здесь проходили каждый раз выборы нового Папы, но скучное, вытянутое в длину помещение никак не соответствовало великому таинству происходящего. Задумав при помощи росписи потолка придать капелле подобающую ее рангу торжественность, Юлий II остановил свой выбор на Микеланджело Буонарроти, каким-то запредельным чувством определив, что только ему будет под силу грандиозность поставленной задачи.
Собственно, с этого момента и начались мучения Папы. Вначале Микеланджело наотрез отказался приниматься за столь почетную работу, поскольку не имел, по его словам, решительно никакого опыта в создании фресок. А когда не привыкший ни перед чем отступать Папа шантажом и угрозами вынудил флорентийского упрямца все-таки взяться за кисть, тот поставил перед ним такие условия, которые по здравому размышлению принимать не следовало ни при каких обстоятельствах. Главными из них было два: во-первых, художник расписывает плафон по сюжетам, которые отберет сам, ни с кем не согласовав ни единой их детали, а во-вторых, до тех пор пока леса не будут разобраны, никто не вправе входить внутрь и следить за тем, что уже сделано.
Подавив внутренний протест, Папа после недолгого размышления дал свое высочайшее