губами к ее руке и, скользнув змеей, покинул юрту, так же тихо, как и вошел.
Он скакал во весь опор, подгоняя Белолобого, когда была выкопана погребальная яма, когда в нее уложили отдельно Таргитая, оставив рядом с ним место для жены, и отдельно семерых воинов, когда Дойла осушила чашу с напитком вечного сна и обратилась ко всем с последними словами. Никто не посмел возразить уходящей в вечность по своей воле, отдающей свою жизнь взамен за жизнь дочери. Смерть жены вождя приняли, как жертву, старейшины согласились признать ее дочь, как ее саму. Если кто и не согласился, то промолчал. Шаман, погрузившись в мир духов, услышал одобрение воли уходящей. И, когда реальный мир поплыл в ее глазах, когда она, закрыв их, переступила грань между видимым и невидимым, шаман закружился в ритуальном танце, и Дойла, воссоединившись с Таргитаем, вошла в царство Тенгри…
Аязгул скакал всю ночь, изредка останавливаясь, чтобы напоить коня и определить путь к тому месту в предгорьях Черных гор, где, как он думал, могла укрыться Тансылу. Белолобый был так стремителен, что еще до рассвета они вышли на тропу, ведущую к заветной пещере, которую Аязгул как-то показал Тансылу, когда они вместе охотились.
Тропа пошла вверх над скалистым берегом ручья, шумно бегущего с горы. Чем выше поднимался охотник, тем круче становились берега. Солнце не торопилось осветить этот дикий край, но тьма понемногу расползалась, прячась за валунами, разбросанными по холму то здесь, то там. Звук ручья исчез, его берега превратились в глубокий каньон.
Камешек, выскочив из-под копыт Белолобого, улетел вниз, разорвав тишину тревожным стуком.
Поднявшись выше середины холма, Аязгул свернул на едва приметную тропку. Она уходила в каньон и была настолько узка, что не всякий всадник решится провести по ней коня. Белолобый фыркнул, опасливо поглядывая в каньон, но охотник, взяв его в поводу, смело пошел вперед, и преданному коню ничего не оставалось, как последовать за ним.
Вскоре тропа стала шире: стена каньона начала выполаживаться книзу, но пришлось пробираться сквозь заросли тонкоствольных деревьев вишни и разросшихся кустов шиповника. Аязгул приметил сломанные веточки, свежие отпечатки лошадиных копыт.
«Тансылу! Это она! Черногривый запомнил дорогу, это его след!» – обрадовался Аязгул.
Пробравшись через колючие заросли, он вышел на небольшую поляну, над которой виднелся черный проем в скалах. Солнце уже осветило верхушки гор, птицы с шумом оставили свои гнезда, воспарив к светилу, но в каньоне по-прежнему властвовала тьма. Еле-еле через ее густое покрывало пробивался дневной свет. Аязгул пошел к гроту, и тут ржание коня многократно отозвалось эхом – это Черногривый учуял единокровного брата и приветствовал его. Белолобый ответил, а охотник, разглядев верного спутника Тансылу, заметил чуть поодаль от него качнувшийся пучок конских волос, украшавших шапочку девушки. Она притаилась между камнями в стороне от грота, прячась за разросшимися кустиками