из тофу и сладкое соевое молоко. Утренний воздух наполняется вонью старых паропроводных труб и сигаретным дымом.
Ариэль вызывает такси, и через пару минут к нам подлетает блестящий седан. Она запихивает чемоданы в багажник и обнимает нас на прощание.
– Два месяца, – говорит она, – а потом мы снова будем вместе.
Кажется, что это целая жизнь – и в то же время совсем недолго. Эверет кладет голову мне на плечо, и мы всё машем, машем, пока машина Ариэль не превращается в точку на горизонте.
А потом пропадает совсем.
2
Джиа
Если я что-то и знаю об Эверет Хоанг – это то, что она ненавидит духоту. Поэтому мы отпираем замки на великах и педалируем прочь от гудящих вентиляторов ресторана в ледяное благо охлаждаемого кондиционерами дома Эверет.
Ехать недалеко, через парк, но город при этом меняется на глазах. Когда мы доезжаем до главной парковой аллеи, я притормаживаю, чтобы полюбоваться на Унисферу[5] – массивный стальной глобус, вокруг которого носятся скейтеры и сопливые карапузы. Он в буквальном смысле стоит на границе двух миров, отделяя голодные суетные улицы Чайнатауна, где сгорбленные старушки набивают скрипучие тележки пластиковыми бутылками, от роскошных тюдоровских особняков района Форест-Хилс-Гарденс, где газоны утыканы автоматическими поливалками, а мусорные баки скрыты от глаз.
Эверет мчит туда во весь опор, одной рукой держит руль, другой обмахивается меню доставки, прихваченным со стойки ресторана. Парк сменяется улицами – всюду раскаленные черепичные крыши, вдоль дорог высятся деревья, – мы на месте. Эверет расстегивает шлем и приглаживает тонкие прядки, выбившиеся из французских косичек, в которые уложены ее волосы.
– Боже, – говорит она, оглядывая свой кроп-топ, – придется еще раз в душ сходить.
Мы завозим велосипеды в гараж, затем минуем прихожую. Несмотря на то что я уже бывала дома у Эверет примерно пятьсот раз, меня всегда накрывает чувством, будто я туристка в королевском дворце. Особняк для Хоангов оформлял дизайнер интерьера, поэтому изнутри тот напоминает чуть более элегантную современную версию дома мистера Бингли из «Гордости и предубеждения». Колонны обрамляют дверные проемы, на полу – персидские ковры, под потолком – хрустальные люстры. Эркерные окна выходят в сад, где садовник – манжеты у него в кайме грязи – корпит над кустом гортензий. Он бросает на меня взгляд и по-доброму улыбается, будто мы знакомы, будто мы с ним друзья и принадлежим одному миру.
Эверет вслед за лабрадудлем Уоткинсом заходит в гостиную и плюхается на диван, закинув одну ногу на подлокотник.
– Ариэль ведь справится, да? – спрашивает она, пока я, погладив ковер, устраиваюсь у ее ног. Уоткинс ложится мне на колени, подставляет брюшко – почеши.
– Не знаю, – без прикрас отвечаю я. – Надеюсь, что да.
– Ну, она все равно нам не расскажет, даже если не справится. – Эверет запрокидывает голову и протяжно вздыхает.
Каждый день мы обсуждаем одно и то же: Ариэль ведет себя отстраненно, Ариэль не реагирует на сообщения, Ариэль где-то глубоко в себе. Но теперь