держался, стараясь не замечать, игнорировать нахлынувшего в этот вечер на выставку обывателя. А Наташи все не было видно, а девушка была ничего себе и все милее казалась…
Время шло между тем. Наташа не появлялась. Вернулся к картине «Сергий-строитель» – она правда нравится мне, очень нравится! – сел на лавочку рядом, долго смотрел. Голубые снега, синие тени, мороз, одиночество, глушь. Сергий в кацавейке тешет топором лежащее дерево, слева, неподалеку – его жалкая халупка, рядом сидит медведь и смотрит спокойно. А вдалеке – все снега, мощные, и покой – но покой не умиротворенный, не идиллический – покой глуши, задавленности, дремучий, стихийный. Вот она, Россия. Ведь и в снегу все, в глухом лесу, только справа, вдалеке – речка, но и она утонула в снегах… Сергий сосредоточен в труде – он строит. А что теперь? Дремучих лесов почти не осталось, речки отравлены, медведей фактически нет, да и снег-то… серый от кислотных дождей. В чем беда, почему заблудились, что происходит с нами?…
И вдруг в стекле картины увидел ее. Отражение. Не Наташино, нет. Той девушки. Она ходила сначала вдвоем с подругой, потом втроем – с парнем еще, – а теперь в своем голубеньком свитере стояла рядом, за моей спиной, и тоже смотрела на картину. Одна. Стояла у меня за спиной и смотрела. И никого рядом с ней. Боже, ведь я просто чувствовал ее присутствие, ощущал спиной. Обернулся как бы так, невзначай, несколько раз – не на нее, нет, а якобы на другие картины. А она стояла. Господи. Ведь никогда больше, если не сейчас, если не сию вот минуту – ведь большой же город, толчея, никогда, никогда, а ведь может быть это – ОНА. Вдруг… Вполне может быть! Ведь не случайно же, вот – смотрит… С Наташей все равно как-то странно – опять не пришла… Сердце прыгало, дыхание начало перехватывать, и двух слов теперь не мог бы связать. «Так трýсами нас делает раздумье…» От нерешительности, от незнания, что же сейчас предпринять, от волнения цепенея, повернулся опять к картине… И в стекле увидел, что она уходит. Уходя, обернулась, глянула уже не на картину, а на меня… Да! Именно! О, какое же я ничтожество, боже…
Встал, как приговоренный, направился туда же, за ней, она подошла к своим друзьям, я прошел мимо… Они направились в другие залы, смотрели, я проходил мимо несколько раз… И ведь с независимым, равнодушным видом, даже высокомерным. Просто убиваемый трусостью!
Потом вместе смотрели книгу отзывов – подошел, когда они, опять втроем, смотрели, пристроился рядом. Молча. С этаким независимым видом опять. Но начались уже звонки – выставка закрывалась. В раздевалке тоже оказались почти совсем вместе, неподалеку, но в моей секции была меньше очередь, оделся раньше, вышел, злясь на себя уже просто безмерно, ненавидя себя, презирая – как-то мазохистски злясь! – изощренно, ругая себя последними словами, издеваясь над собой, обзываясь… Шел все-таки медленно, дошел до угла Садового, думая о билетах в кино,