собственной внешности, зато возобновил знакомство с вином. Ты знаешь, Филиппо, что мы очень гордимся нашим местным вином.
– Вроде бы ты никогда не страдал сентиментальностью, Маттео, – заметил Кеччо.
– Сегодня, когда мы прибыли сюда, она проявилась в полной мере, – возразил я. – Он всем восторгался, признавался в любви к Форли, хотел бродить по городу в это холодное утро и рассказывать мне забавные истории о своем детстве.
– Мы, профессиональные сентименталисты, не способны проявить сентиментальность к чему-либо помимо себя, – ответил Маттео.
– Я проголодался, – со смехом продолжил я, – а тебе чувствительность не к лицу. Даже твоя лошадь выказывала недоверие.
– Дикарь! – ответствовал Маттео. – Разумеется, от волнения я не мог уделять должного внимания лошади, она поскользнулась на брусчатке и едва не сбросила меня, а Филиппо, вместо того чтобы посочувствовать, расхохотался.
– Очевидно, сантименты – это все-таки не твое, – указал Кеччо.
– Боюсь, ты прав. А вот Филиппо может часами предаваться романтическим грезам, хуже того – предается, но в жизни ничего романтического у него не происходит. А меня можно извинить – все-таки я прибыл в родной город после четырех лет разлуки.
– Мы принимаем твои извинения, Маттео, – кивнул я.
– Но это правда, Кеччо, я рад возвращению. Сам вид этих древних улиц, дворца наполняет мое сердце счастьем, и я чувствую… не могу выразить словами, что я чувствую.
– Что ж, наслаждайся, пока можешь, потому что, возможно, ты не всегда найдешь здесь радушный прием. – Голос Кеччо звучал серьезно.
– Это еще почему? – спросил Маттео.
– Об этом поговорим позже. А пока лучше повидайтесь с моим отцом и отдыхайте. После такой поездки вы наверняка устали. Вечером мы устраиваем большой прием, на котором ты встретишь давних друзей. Граф соблаговолил принять мое приглашение.
– Соблаговолил? – Маттео вскинул брови и посмотрел на кузена.
Кеччо горько улыбнулся:
– Времена после твоего отъезда изменились, Маттео. Форлийцы теперь подданные и придворные.
Пресекая дальнейшие расспросы, он поклонился и оставил нас.
– Что же тут происходит? – покачал головой Маттео. – Как тебе он?
Во время разговора я с интересом присматривался к Кеччо д’Орси, высокому, темноволосому, с окладистой бородой и усами, лет сорока от роду. Сходство между ним и Маттео определенно просматривалось: темные волосы и глаза, но у Маттео лицо было шире, скулы выступали сильнее, а кожа заметно погрубела от солдатской жизни. Более худощавый и серьезный Кеччо выглядел гораздо более одаренным; Маттео, увы, умом похвалиться не мог.
– Он очень благожелательный, – ответил я.
– Немного заносчивый, но он хотел выказать радушие. Над ним довлеет положение главы нашего рода.
– Но его отец жив.
– Да, но ему восемьдесят пять, он глух как пень и слеп как летучая мышь. Старик сидит в своей комнате, тогда как Кеччо дергает за ниточки, а нам, беднягам, приходится