мальчонки наливаются ужасом.
– Нет. Нас увезут отсюда.
Я смотрю на происходящее вокруг спокойно. Чему быть, того не миновать. Просто уже привыкла. В детдоме говорят о том, что я взрослая не по годам. Со стороны, наверное, виднее.
Даже в такие минуты я верила. Я водила пальцем по стене, описывая причудливые узоры, и ждала волшебный фургон, который увезёт нас в далёкие
края. Там будут зелёные луга и много вкусной еды, которую не нужно будет делить на маленькие порции. Хотя нянечка Галина Ивановна говорила нам о том, что сразу голодным есть много нельзя, животы разболятся и умереть можно. По крупинкам и маленькими порциями есть нужно. Галина Ивановна любила нам сказки рассказывать. Мы слушали, но быстро забывали. Я пытаюсь вспомнить хоть что-то, но всегда засыпаю. Снов нет, просто закрываешь глаза, и потом сразу наступает утро. Когда-нибудь это закончится. Бабушка мне всегда говорила, что всё плохое рано или поздно заканчивается. Но, наверное, не для того, у кого украли детство.
Выживали единицы. Хорошо помню, как выглядели продуктовые карточки, их выдавали по ленинградской прописке, и потери считали по прописке. А потерь было немало. Сначала это сильно пугало, потом стало обыденностью. Я смотрела на происходящее глазами, полными ужаса, и не понимала, что происходит. Мне двенадцать, вокруг война и смерть. Очень много смертей. Умирать в осаждённом городе… Суровая необходимость для всех, даже для детей. В эти моменты мне становилось особенно жут-
ко, ведь всего-то двенадцать. Но в детском мозгу теплилась мысль, что увезут, увезут нас отсюда.
В сиротском доме мы пытались дружить, выживать вместе было проще, и умирать, наверное, не страшно. Так нас утешала баба Шура, воспитатель. Она ко всем относилась одинаково, даже к тем детям, чьих родителей расстреляли или репрессировали. У неё были большие гладкие ладони, я помню. Шура научила нас чувству коллективизма и товарищества. Странно, что в трудные моменты жизни эти чувства идут бок о бок.
Машка Титова могла пить любую жидкость, даже мыльную воду. Милка ела снег, говорила, что он утоляет чувство голода. Я тоже пробовала. Снег казался мягким на вкус, таял свежестью на губах, отдавал ранним осенним морозом. Очень хотелось уехать отсюда, туда, где в небесах радуга после летнего дождя и нет войны. Нам хотелось бегать и прыгать, как раньше, но мы шатались от слабости, напоминали беспомощных стариков и старушек.
Мы прижимались друг к другу, как испуганные котята, озирались по сторонам. Нужно ехать, все это-
го хотели. Словно находили в подобных мыслях глоток упоительной свежести первого снега, живительный глоток надежды.
Я тру ладошки, прикладываю их к окну, и на стекле остаются следы. Желание жить то появляется, то пропадает. Мне двенадцать. А на вид можно дать не больше восьми. Как и многим здесь присутствующим. Отчаянно тру ладонями мокрое стекло, кажется, там виднеется силуэт бабушки с пирогами. Вот же