журналистики – без оглядки на официоз.
Не могу не вспомнить курьезный случай с моим непосредственным участием. Я поджидал Сергея Г., который отлучился на зачет по курсу русской литературы 19 века. Зачет принимал сам Владимир Александрович Архипов – еще один гигант из группы факультетских полубогов-олимпийцев. Не знаю, с чем можно сравнить его лекции: это и спектакль одного актера с остроумными мизансценами, неожиданными поворотами мысли, порой с хохотом и долгими паузами переваривания сказанного. Меня не впечатлило начало «Мертвых душ». Владимир Александрович с первых слов в корне изменил мнение, я даже устыдился за неумение читать. Архипов наизусть и как бы равнодушно представил нам картину въезда экипажа – эка невидаль! И тут наш лектор оживился: «… два русские мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к экипажу, чем к сидевшему в нем. „Вишь ты, – сказал один другому, – вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?“ – „Доедет“, – отвечал другой. „А в Казань-то, я думаю, не доедет?“ – „В Казань не доедет“, – отвечал другой. Этим разговор и кончился». Лекция же Архипова только началась. Заметьте: не простые мужики у кабака, а русские! – примерно так Владимир Александрович начал раскручивать мысль, которую никто из нас наверняка не отметил: русские мужики даже в подпитии озаботились не здоровьем хозяина экипажа – нет! Колесом! Несколько раз подступал он к этому колесу уже не сдерживая эмоций, вслед за ним стали заводиться и мы. Наконец вся аудитория расхохоталась. После лекции я перечитал главу уже по-архиповски. Теперь я по-иному воспринял реакцию Пушкина на чтение Гоголем глав поэмы: поэт хохотал до слез. Потом и у Пушкина, у его друзей, и у меня смех сменился глубокими и далеко не радостными раздумьями.
Однако вернусь к зачету. Вдруг выбегает Сережа и, не давая опомниться, тащит меня в аудиторию, по пути поясняя: «Архипов через полчаса куда-то уезжает, значит, гонять не будет». Пытаюсь сопротивляться, говорю, что не все любимые архиповские вещи прочитал. По расписанию наша группа сдавала зачет на следующий день. Владимир Александрович цепким взглядом оценил мое состояние отчаянного воробья, готового к драке без какого-либо шанса выйти из доя непотрепанным: «Вопросы искусства в творчестве Гоголя», – примерно так сформулировал он свой вопрос. Я уже готов был сбежать, чтобы завтра прийти более вооруженным. Не тут-то было: «Итак, докладывайте», – колючий взгляд педагога не сулил ничего хорошего. Заготовленная фраза, не содержавшая ничего умного, застряла во рту. Однако я решился. «Николай Васильевич Гоголь был не только великий писатель, но и… и…» – «Но и?..» – деликатно подтолкнул меня Владимир Александрович. Тут-то я и брякнул: «…и здорово разбирался в вопросах искусства. Повесть «Портрет»…
«Как, как? Здо́рово,