До начала уборки еще минимум три месяца, успею, если придет двигатель. После выволочки отец еле добрался до дома.
Проснулся я от какой-то суматохи: мама бегала по избе в ночной рубахе, в руке держала юбку, что-то выкрикивала, потом упала на кровать и заголосила. Тут и бабка Катюха подала голос: «Ты че, Зенка?» – «Санёк… Санёк помер!». Бабушка молчала, видно, не понимая, что такое сболтнула сноха. А мама, увидев, что я проснулся, пересела ко мне и жалобно, шмыгая носом, запричитала, утирая юбкой слезы: «Вот, Алешунька, остались мы одни, без отца!» Я не понял – как это без отца, когда вот он, на печи лежит, ноги выставил! «Помер твой папа», – обреченно произнесла мама и как бы после этих слов пришла в чувство.
Потом рассказывала: «Проводила врача, Санек влез на печь, долго ворочался. Я еще спросила: не сходить ли снова за Надеждой Васильевной, за дохтором? „Ниче, ниче, усну – и пройдет“, – ответил он и, в самом деле, скоро засопел, вроде уснул. Я убавила фитиль в лампе, тушить не стала, и сама уснула, но тут пришел Алешка из клуба, покормила его и тогда уснула, словно провалилась. Крепко спала. Даже не услыхала, когда пришел Толя. Уже под утро слышу сквозь сон, вроде петух запел, да как-то не так. Дошло не сразу – не петух поет, а курица. Поняла: беда, а в чем она, не пойму. И проснуться не могу. Наконец раскрыла глаза, а передо мной ноги Саньковы. Замерзли, небось, подумала. Встала, взялась за них, а они ледяные. Тут-то и поняла, почему курица запела. Схватила юбку, бегаю по избе, как сумасшедшая, че делать, не знаю. Все спят…»
Накануне Первомая, вечером, люди веселились, я тоже участвовал в небольших сценках, придуманных остряком и юмористом шофером Готлибом Краусом. Зрители смеялись: вот дает Котлиб! – так переиначили его имя местные жители. За исполненные роли он мне выдал гонорар – кулек конфет «подушечка». Домой пришел я поздно, мать поставила что-то на стол, я угостил ее конфетами.
Беда – бедой, сколько ни плачь, а похороны должны пройти по давно установленному порядку. Толя оповестил начальство, пришли помощницы – мамины подруги, старухи – знающие толк в похоронных делах. Толю она отправила к эмтеэсовскому столяру латышу Жуксу, жившему в коморке на территории МТС, с просьбой сделать гроб. Я увязался с ним. Пошли напрямую по огородам, грязь жуткая, того гляди, сапоги оставишь – те, которые я «обновил» прошлой осенью. Потом, много позднее, мама рассказывала, как она провожала нас глазами, идущих по непролазной грязи: «Плачу и думаю: удастся ли тебе выйти на большую дорогу без отца, не завязнешь ли здесь навсегда?»
Хоронили отца по высокому разряду, с красным знаменем, хотя и беспартийного, салютовали из всех стволов, которые нашлись в селе. Дед Ефим окольными путями принес на кладбище крест. Из радиоколокола, включенного на всю мощь, неслась песня: «А помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела…» – наш квартирант Володя, связист, постарался. Все посчитали случайным совпадением.
Дождь лил, скрывая слезы парторга