Их статус прозевал,
Беги, мышонок, в теплую нору,
Продолжи там манжетную игру,
Перекуси от голода ту нить,
Что над зерном в мешке не развязать, —
Она позволит быстро говорить,
Так жуй ещё быстрей! Не занимать
Мышонку ловкости над чехардой,
Среди козлов он – важный козодой.
За хитрой челюстью «пи-пи» – язык,
А действует, как львиный грозный рык
С кувалдами для отягчённых дум
О том, кто стеклодув, а кто манул,
Кого погладить, а кого побить,
Кому заклеить, а кому разбить.
Водовороты разбухающих октав
Утильно квакают с лягушками впотьмах,
Играя Альбинони, перепев
Посмертно всплывших Орлеанских дев.
Уносит белая река взахлеб
Поэта, – он акулий был паёк.
Манжет от крови не перестирать,
Но в высший смысл стремится крабов рать,
И в спешке разгребая донный ил,
Забудут всех, кто был их сердцу мил.
«Не плюй на землю окровавленных иллюзий, …»
Не плюй на землю окровавленных иллюзий, —
это болячка, шов надорванных мечтаний,
это отверженность любви, присяга Музе,
и добровольный плен, и камера страданий.
Воров безбожных и борцов за славу
Я прогоняю дымом соли, морем,
что из моих мечтаний вытянулось полем —
не знать его – что не признать за лаву
агонию вулкана – извержение,
иль низкое земное положение.
Вот так и жизнь кипит вулканной силой.
Ее рисуют, пишут и танцуют,
И вдруг ревнители являются и дуют,
как опахалом, веером из вилы:
на острия насажены коренья
и водоросли, что питали море
иллюзиями самовосхожденья
на Аю – Даг – на спину спящему с рожденья
Медведю. Знаю я, почем фунт соли,
моих солей не переплыть неволе.
Я никогда перед свиньей не брошу боли.
«А сегодня тепло-светло…»
А сегодня тепло-светло,
выкарабкивается на свет Божий
развеселая воровская рожа,
по усам которой тепло текло,
да и до сих пор течет: млеко-слюни
подобрал сопливый, купюр наслюнил
и открыл в банко-мёте лианный счет.
Уж как грели сию воровскую рожу,
как чесали за ухом кто моложе,
расшивали крестиком по соплям,
ну а он не своей раз-звездой сиял,
понимая не только крест, – а мережку,
по которой бежит вся под стать девка-ежка
мумий ценностных раскидать.
Соберут после квеста, уча летать,
и не только как тля, стебель мира съедать.
Ежка ест и смотрит, журча резиной
и мурча, будто сопли ей просквозило,
а потом пригрело, блоху вчесав
не подкованную левшой цепких прав,
разрисованную