нельзя.
И не подала. Ка-ак все засмеялися! А мне и стыдно стало. И невзлюбила её сразу. И до самого конца ученья своего так ни разу к ней и не подошла с вопросом каким.
Писали мы в школе грифелем на дошшечках, чуть побольше тетради те были и в рамочке деревянной. Зададуть тебе на дом столбик или два, вот и считаешь, а потом сотрешь тряпочкой и опять… Напишешь, закроешь ее аккуратненько и несешь в школу. А бывало другие-то дети как принесуть эту дошшечку, а она и в тесте, и в картошке, и кто ее знаить в чём. Но выучилася я писать буковки, а к холодам… До холодов-то ходила в школу в ботиночках таких, как шелковые всеодно были, вот и износилися быстро, надо обувку новую покупать, одёжу, а за что? Мамка и говорить:
– Хватить, выучилася. Похлебку сваришь и неучёная, а в церкови поминанье как-нибудь найдешь. Куплю я тебе книжку, вот и учись по ней.
На том-то моя учеба и кончилася… А книжку и вправду купила, «Василиса прекрасная» называлася. Бывало, читаю-читаю ее, а ни-ичего не получается! Пока одно словечко сложу, другое и забуду. А раз пришла к нам соседка и начала читать. А во интересно! Заслушалася прямо.
Ну, просидела я дома зиму, а к весне ноги-то и отнялися.
А вот так… Вовсе отнялися, стали как отсиделые всёодно, всё лето и пролежала. А мать-то на работе, а Динка-то с братцем укрутятся на улицу, вот я цельный день и одна. Придуть так-то вечером соседи:
– Ну, Дунь… как она?
– Да ляжить, не поднимается.
И еще монах к нам ходил, здо-оровенный такой, плечистый. Нестором звали. Придёть, станить возле почки и глядить на меня. Другой раз и с час так простоить, мамка ишшо и спросить:
– Что ты, Нестор, смотришь-то на нее?
А он:
– Да ничаво, ничего Ляксевна… – А говорили, что лечил он так. Другой раз гляну на него, а у него глаза голубые-голубые! Улыбнется: – Девочка хорошая, выдерится она, Ляксевна.
И выдралася. Раз так-то крутилася-крутилася на лавке… слышу ж, там-то, на улице дети играють, кричать, вот и добралася кое-как до ухвата, оперлася на него, поднялася и подвигала к порогу. И только одно помню: какая ж радость в душе забилася, когда, наконец, улицу увидала! Светло-то как, солнышко светить, травка зеленая! Стою и смеюсь! А дети как бегали, так и бегають себе, и никто на меня внимания не обратил, что сама вышла, будто так и надо… и ладно.
Прошло недель шесть. Ноги мои окрепли и засобиралися мы на Масловку к дедушке, как раз праздник церковный приближался. А там ровесницы наши жили, дядины дочки: Саша, Таня и Дуня. Пришли к ним, а Дуняшка сразу и затараторила, как ходили они с матерью в женский монастырь к тетке-монашке… та уже давно там жила, как провела их та к себе в келью, напоила, накормила, а еще как потом на паперти девочки пели:
– Ну, как ангелочки всеодно! Все в платьицах одинаковых, платочки на них беленькие, свечечки в руках, – все сыпала и сыпала. – Ну как же там хорошо, Манечка!
И стала меня уговаривать идти в монашки.