его в некролог, если бы знала. Но какое значение имеет мой текст? В воспоминаниях о ней есть что-то важное и законченное. У милой легкомысленной старушки Эмфи появится время на саму себя. Для нас она всегда будет рассеянной, но мне она кажется еще и трогательной, и я помню тот момент, описанный в ее письме, как она ворвалась в комнату Джанет посреди ночи и они мило провели время вместе. Она всегда врывалась без предупреждения. Джанет была непоколебимой созерцательницей, опирающейся на какую-то собственную веру, отличавшуюся от обычной. Но по какой-то необъяснимой причине она была невразумительна и невнятна, а ее письма, за исключением последнего, начинавшегося словами «моя любимая Вирджиния», всегда казались прохладными и несерьезными. Как я любила ее, когда жила на Гайд-Парк-Гейт; как я потела и мерзла, когда шла к ней на Виндмилл-Хилл; и какой провидицей она была для меня, пока провидение не стало частью вымышленной, а не реальной жизни.
Как будто августовское воскресенье; я думала о зеленеющем на солнце лесе и о смерти Джанет. Но думала мало. Слишком жарко, а я измучена подбором подходящих фраз. Да и в буль я сегодня знатно проиграла. Новая кухня прекрасна; теперь она зеленая и прохладная, а из нового квадратного окна видны цветы… Понятия не имею, почему все эти годы мне ни разу не приходило в голову потратить £20 на новый сервант, краску и окно. В прошлом году я, конечно, старательно вымучивала свой злосчастный роман. А теперь Элизабет Боуэн считает, что «Годы» – о, все то, чего я ожидала. И Олаф Стэплдон тоже, и другие. Сейчас я читаю в основном спокойную, взвешенную похвалу: мне понравилась длинная статья Делаттра544 – мол, это моя самая глубокая и сильная книга, – так что я могу не обращать внимания на старушку Этель, которая увиливает от ответа, и Виту, которая никогда не увиливает, но игнорирует все нюансы и ограничивается общими словами. Пишу здесь, чтобы не браться за «Конгрива» и не решать, закончить ли его за 10 дней или штурмовать последнюю часть «Трех гиней». Не могу определиться.
В пятницу мы ездили в Уэртинг. Миссис Вулф жаловалась; хотела даже обратиться к доктору Александеру545, а я сказала – самое важное обычно пропускается, – что тремор Л. все меньше; теперь он может спокойно пить кофе и в свои 56 лет излечился от болезни, которая, полагаю, негативно влияла на всю его жизнь лет с пяти. Насмешки общества, застенчивость Л., его резкость и прямота могли быть не так выражены. Конечно, я в основном имею в виду какие-то поверхностные проявления, но и, возможно, нечто сдерживающее изнутри. Миссис В., однако, была заунывной, Алиса546 – солидной и крепкой, как высокое дерево, а Гарольд547, самый веселый из Волков [Вулфов], сказал: «Никто не должен жить после восьмидесяти». Славный малый, он вносит свой вклад и оживляет разговор. А теперь он купил ферму, чтобы стать почтенным и экономически защищенным членом общества, а не оставаться презренным рантье548. Потом было собрание в Монкс-хаусе, где майор, который разговаривает с мышами и держит жаб, порол самую бессмысленную чушь, которую я когда-либо слышала, – «о силе и религии, которая