хаосе XX века. Поколение, возникшее после всех мук и кровавых ужасов этого столетия, затаенно выслушивало пережитое от своих предков, съеживаясь от фантомной боли где-то глубоко внутри. Эта боль словно парализовала сердце с рождения, цепко внедряясь в генетическую память и пульсируя в крови спазмами страха.
Первые осени, зимы и весны Лили проходили в четко установленном ритме однообразного вальса: шаг – детский сад, прогулка по парам за ручку, обязательный послеобеденный сон и насильственное кормление; два – возвращение в уставшие недра семейного очага; три – редкие минуты свободного счастья, потраченные на настоящие удовольствия, питающие радостью ее детскую душу.
Трудно представить себе зрелище более унылое, чем детский сад, существовавший в Советском Союзе на переломе 80-х годов. Лиля каждое утро с отвращением заходила в ветхое, зевающее обшарпанными стенами здание. Покосившийся инвентарь детских площадок, сломанные качели, тесные и темные лестницы с узкой пастью выщербленных зубов-ступеней, словно поглотившие солнечный свет и надежду. Кто знает, чем было вызвано стремление взрослых поместить детей в такую сырую, тесную и неуютную клетку. Но попадающему в лестничную клетку ребенку искренне казалось, что он проглочен неведомым, затхлым чудовищем. Чудовище скалилось покосившейся дверью дверного проема и угрожающе скрипело костями несмазанных петель. Два глаза узких окон в припотолочной выси косились на ошарашенных внезапным переходом детей. И все то, что цвело на улице кипенью сирени, золотилось бликами пробуждающейся природы, было наглухо и с остервенением перечеркнуто нутром безобразного здания.
Детская комната вместо того, чтобы радовать неискушенные сердца яркими цветами и ясным, солнечным пространством, являла собой серый куб с обсыпавшимися стенами и потолком. Окна грозно ощетинились в решетчатом строе стальных решеток. Когда эту комнату прорезал случайный луч солнца, весь затертый до крайности пол покрывался словно сетью, словившей детей в свою неотвратимую западню.
Мир садика представлялся чем-то вроде круга ада, наказанием за несуществующие грехи – собственные, и грехи свершившиеся – родительские. В этом серой мышеловке, такой неуютной, застоявшейся и пыльной внутри светилась только одна мысль: «Когда же наступит вечер?». Она рефреном отбивала ритм в каждом ребенке и душила отчаянием. Время в детстве тянулось неумолимо долго. Судя по забору на детской площадке, состоявшему из толстых выгнутых прутьев, жажда освобождения посещала не одно поколение детей. До какого предела отчаяния следовало довести ребенка, чтобы он всем своим немощным тельцем так бился о стальные прутья? Словно нежная и хрупкая птица, попавшая в силок. Птица с крыльями, перерезанными от самого рассвета жизни.
Как и подобает подобной среде, персонал заведения был выбран в полной гармонии с окружающей атмосферой. Тучная