вирш!
Это было весною, в изумрудном апреле,
Когда степь развернулась бархатистым ковром.
Мы скакали с тобою на хивинского хана.
На восток мы неслися, покати нас шаром!
По травке-муравке, безо всякой дороги,
Где в небе коршун зоркоглазый парит!
Когда он спел эту композицию вслух, Шуршик одобрил творчество хозяина громким мяуканьем, хотя апрель ещё не наступил. Но стихотворцу виднее. Может, «апрель» был ему нужен для размера или для рифмы?
Солнце село. Закат окрасил всё в цвет пепла сгоревших роз, подчеркнув небо сначала малиновым штрихом, а затем ультрамариновым. Ещё одна ночёвка под открытым небом…
Миновала ночь, и все снова были в сёдлах. Брегет Михаила прозвонил четверть двенадцатого, когда Антип показал пальцем на тёмное пятно на горизонте:
– Вон он, улус-то!
Через час отряд вошёл в становище. Юрты стояли как попало, поэтому остановились на окраине. Местные удивления появлением войска не выказали. Вскоре подъехал важный дядька в богатом халате и белой чалме. Конь у него был, пожалуй, получше Мурзы. Тоже гнедой. Его сопровождали три нукера. Один из них нёс бунчук с двумя белыми лошадиными хвостами – знак высокого ранга вождя.
– Тысячник, Ваше Благородие, – шёпотом пояснил Антип.
«Ого! По-нашему… полковнику соответствует!» – прикинул Михаил.
– Здравствуй, есаул, – приложил дядька руку к сердцу и слегка поклонился, не спешиваясь, – Я хан Арсланг. Зачем пришёл?
– Я Звёздный, – представился Михаил в свою очередь, – Нам надобно верблюдов и коней. Продашь ли?
– Почему нет? – улыбнулся хан, встопорщив реденькие усы, – Договоримся! Но время обеденное. Не разделите ли со мной трапезу? Ты и твой хорунжий?
– Почту за честь, – с достоинством принял приглашение Михаил, и они подъехали к самой большой юрте.
Около юрты лежали, вывалив языки, три лохматых пса. При виде соскочившего с коня Шуршика они напряглись и слегка растерялись от такого нахальства. Кот же, надменно проигнорировав их, устремился вслед за хозяином в юрту, ибо не ел с утра. Он полагал, что те, кто будут кормить хозяина, покормят и его. Или сам хозяин даст кусочек мяса. У самого входа Шуршик обернулся и, грозно зашипев, дал понять собакам, что порвёт их на клочки, если только рыпнутся. Те поняли намёк и, на всякий случай, ретировались. Хан Арсланг при виде этой сцены улыбнулся:
– Храбрый у тебя кот, Звёздный! Прямо тигр!
– Ага, – согласился Михаил, – Только маленький.
Перед тем, как войти в юрту, пришлось снять обувь. Ничего не поделаешь, обычай такой. Уселись на кошмах, скрестив ноги. Войлок был закатан на аршин от земли, поэтому воздух был свежий. Сначала раб принёс блюдо с жареными в меду пончиками и кумыс. Затем, сняв с очага в центре юрты здоровенный котёл, налил в чашки бульону и положил баранины. Отдельно поставил блюдо с лепёшками. Баранина таяла во рту, даже жевать было не обязательно,