лорда Горинга в «Идеальном муже» Уайльда, Чарльза Сэрфеса в «Школе злословия» Шеридана, был создан для салонной комедии, умея передавать в зрительный зал «колкость парадоксов» (слова Инны Соловьевой). В доефремовский период играл он очень много, но в 70-е годы начал болеть и умер неожиданно в 1979 году, когда ему было 75 лет.
Я подружился с Павлом Владимировичем, когда он начал репетировать мой первый перевод, пьесу Уильямса «Сладкоголосая птица юности». Он сыграл Босса Финли, это не было большой удачей, но общаться с ним было интересно. Он любил ездить за границу, не пропускал ни одной туристской поездки, которые организовывались во МХАТе. Посетил США, Швейцарию, Англию, Францию, и Найя Александровна постоянно была рядом, знала, что муж гулена и отпустить его одного или оставить без присмотра – весьма опасное дело.
Ефремов решил, что перевод пьесы Уильямса «Сладкоголосая птица юности» должен читать на труппе я. Все собрались в верхнем фойе. Пьесу решили включить в репертуар, потому что Ефремову было необходимо занять Степанову. Ставил спектакль артист театра Сева Шиловский. Ефремов относился к нему более чем холодно: когда готовили премьерную афишу «Сладкоголосой птицы юности», я уговорил Ефремова написать: «Постановка Всеволода Шиловского». Олег мгновенно согласился. Сева был счастлив, благодарил меня, понимая, что без моего участия этого бы не было.
Годы спустя, выступая по телевидению, я заметил, что лучшее, что было в спектакле, – это режиссерское решение последнего акта, его ставил Олег Ефремов. Он пришел на прогон в филиал МХАТа, посмотрел спектакль, остался очень доволен Степановой, она действительно играла великолепно, и со злостью на самого себя сказал: «Как же я пропустил эту пьесу?» И после этого решил включиться в работу.
Последний акт репетировали до трех утра. Степанову нельзя было узнать. Она безупречно выполняла все режиссерские указания. Больше Ефремов пьесу не репетировал, все торопились, надо было выпускать спектакль. Было это в июне 1975 года, премьеру сыграли осенью.
Шиловский мне не простил телевизионного выступления, и когда вышла его книга, то мне передали, что он очень дурно написал обо мне, главное, о моем «коварстве» по отношению к нему. Самой книги я не читал, только перелистал ее, увидев на книжном прилавке. Удивлен я не был, это уже было время, когда я перестал удивляться, да и цену его режиссерскому таланту знал очень давно, хотя он был способным характерным актером.
А тогда на читке своего перевода я впервые увидел сидящих в первом ряду Грибова, Кторова, Яншина, Андровскую, Прудкина, Массальского, Петкера. Я глядел на них, как на далекие вершины гор, и волновался, как заочно влюбленный.
После читки Грибов громко сказал, что ничего не понял в пьесе, он был зол и раздражен. Все знали, что он в оппозиции к Ефремову и его раздражение не имеет никакого отношения к Уильямсу. Он был назначен на роль Босса Финли, но играть не хотел. Павел Владимирович Массальский молчал. Он был учителем Ефремова, и отношения у них складывались