Веры! Не нашей! Нехристь! Убирайтесь вон отсюда! Обе!
Старуха сердито отворачивалась к стене, а бабушка от греха подальше усылала меня на кухню за стаканом воды. Вернувшись, я забиралась с ногами на подоконник, и, прижавшись лбом к прохладному стеклу, глотала слезы: за что она меня так? Что я ей сделала? Подумаешь, волосы черные и фамилия нерусская – папина. Что здесь такого?
Глупый Вовка
Бабушка легонько трогает меня за плечо:
– Брось, она старая и больная, сама не ведает, что творит.
– Ага, не тебя ведь обзывают! – огрызаюсь я и, соскочив с подоконника, обиженная выбегаю в коридор.
Там меня уже поджидает соседский мальчишка Вовка. Катая по полу игрушечный грузовик, и старательно тарахтя за него, он бубнит:
– Мамка сказала, что если вы с бабкой еще раз сюда припретесь, она скажет папке, чтоб он вас с лестницы спустил.
Из кухни появляется Вовкина мать, худая нервная женщина:
– И когда уже ваша старуха сдохнет, – шипит она, вытирая полотенцем чашку. – Место только занимает. Чего вы с ней возитесь, все равно комната нашей будет! Скорей бы уж…
– Сдохнет, сдохнет! – Вовка приплясывает рядом с матерью и показывает мне язык.
Мне вдруг становится невыносимо жаль тетю Дусю. Воображаю, каково ей жить одной в темной комнате, похожей на чулан с пауками, да еще с такими вредными соседями.
– Фашисты! – ору я, и, схватив с полу Вовкин грузовик, что есть силы грохаю его о стенку.
Грузовик разлетается на мелкие куски.
Я готова кинуться на глупого Вовку и его злюку-мать с кулаками, но на шум выскакивает бабушка и поспешно заталкивает меня в комнату.
Я слышу, как из коридора доносится Вовкин басовитый рев и вопли его матери:
– Психованная! Платить теперь будете!
Цветы растут сами
Когда тетя Дуся умерла, соседи позвонили деду и сухо велели прийти за вещами.
Обычный телефонный звонок – ничего особенного, но я упрямо продолжала верить в таинственные колокольчики «оттуда». Даже потом, через много лет, когда умирал кто-то близкий, я всегда узнавала этот звонок. Тревожный, резкий, беспощадный – не звонок, а набат. От него обрывалось сердце, и уходила в пятки душа. Хотелось спрятаться, убежать, заткнуть уши – нет, только не это! Не сегодня! Не сейчас!
Но бежать было некуда – телефон звонил и звонил. Я снимала трубку, и в который раз выслушивала то, что и так уже знала: «Ваша мама, отец, сестра…».
…На могиле тети Дуси поставили простой деревянный крест. Об этом просила сама покойная перед смертью. Еще просила не сажать цветов, сказала: все, что нужно, придет ко мне само. И верно – рябина, вишневые деревца и цветы росли на могиле сами – да так аккуратно, словно кто-то специально их посадил, ухаживал, поливал из лейки.
А сколько было дикой клубники – целые россыпи!
Со временем обида на тетю Дусю прошла. Вернее, одно мое «я» понимало, что дуться на старушку не стоит, но другое нет-нет да и царапнет острым коготком: а помнишь?…
Кольцо
Однажды,