подвергся утонченным издевательствам и оскорблениям.
Пузатый майор орал на меня. Обзывал «анархистской свиньей». И требовал, чтобы я во всем признался. Потому что – мол – Петр и Иван все равно меня выдали.
К чести моей: я не раскололся.
В свое время я читал о подлом полицейском трюке. Революционеру говорят: «Твои товарищи от тебя отреклись» – хотя это не так – чтобы морально сломить «преступника».
Я отвечал майору, что скажу что-нибудь только в суде – когда увижу моих друзей. То требовал, то чуть ли не умолял дать мне позвонить жене.
В изоляторе меня держали неделю.
И это было только начало моего страдного пути.
9. Суд
Получилось, как я предполагал: я пожал руки Петра и Ивана в зале суда – куда нас доставили прямиком из следственных изоляторов.
Мои товарищи выглядели усталыми и помятыми. Но держались молодцами.
Мы торчали в «обезьяннике» – отгороженные от публики решеткой. Зал наводняло приличное количество людей: какие-то дядечки в пиджаках и при галстуках, тетеньки чуть ли не в бальных платьях, полицейские. Обиженным волчонком сидел в углу тот худосочный нацик – которого я угостил парой оплеух.
Одной из последних в зале появилась Аиша. Бледная, дрожащая – она напоминала лилию на ветру.
Слов нет – какая буря поднялась в моей душе, когда я увидел жену. Как заныло мое сердце!..
Я ведь был так виноват перед Аишей!..
А она?.. Она нашла в себе силы улыбнуться мне. Помахать мне ручкой.
Жирный судья – пыхтя и отдуваясь – поднялся на кафедру. Позорное разбирательство началось.
Честно признаться: я надеялся, что нас не будут строго карать. Попугают – и отпустят. Но провидцем оказался Иван – который мрачно бросил:
– Что было в изоляторах – цветочки. Теперь от нас просто так не отлепятся.
Прокурор требовал признать нас террористами и бросить в тюрьму на какие-то дикие сроки.
Что должна была чувствовать Аиша – слушая страшные прокурорские речи?..
Защищал нас – из любви к искусству – некий бойкий адвокат. Член социалистической партии.
Он напирал на то, что «мои подзащитные не вполне вменяемы». Потому – «о заключении в тюрьму невозможно и говорить».
И адвокат «победил».
Судья согласился: никто в здравом рассудке не пойдет мстить за убитую девочку – громить неонацистский офис.
Нас не отправили на нары. А приговорили к разным срокам принудительного лечения в ДПУ – дисциплинарно-психиатрических учреждениях.
Самый длительный срок – год – дали мне. Я был старше моих товарищей. Да вдобавок «жестоко избил» того хилого нацика – который оказался несовершеннолетним.
Прежде чем меня увезли в ДПУ – мне дали увидеться с женой.
Аиша в слезах обняла меня:
– Держись. Держись, дорогой. Я буду навещать тебя…
Мое чувство вины перед любимой разрослось до галактических размеров.
10. Ад
Первые полгода в ДПУ были кромешным адом.
Еще конвоиры – которые доставили