окна стоит. Зайцев видеть больше не желал, велел не кормить больше, пока рога не вырастут. Ну да как их не корить, всё же божьи твари. Я уж тайком им носила, только бы он не видел. Однажды застал меня за этим занятием вечером – а сам он пьяным был – как отшвырнёт меня ручищей. Я так и упала. И больно, а ещё сильней обидно. А господин тем временем так по загончику пнул, что только доски затрещали. А потом второй раз и третий. Те и сломались вовсе. Сам он доски по сторонам раскидал. Зайцы-то по всему двору и разбежались, а потом уже из ворот повыскакивали. А хозяин тогда в дом ушёл, в комнате своей заперся и плакать начал. С того дня он дела на пивоварне забросил и на палинку налегать начал. Никогда за ним такого не водилось. А через неделю и вовсе от себя почти выходить перестал. Не ест почти ничего, исхудал, не бреется, одежду неделями не меняет, да вразуми его святая Мария Якоби. На пивоварне-то дела совсем худо пошли. Кнехты от рук отбились, сущий гоблинарий устроили, прости Господи. Без надзора у них всё вкривь и вкось выходит. Последняя партия пива кислая получилась, никто её покупать не стал, да пригрозили, ежели такое варево ещё на рынок привезут, не позволят нам больше торговать во Внутреннем Городе. И дались ему зайцы эти! По человеку-то не так горюют, как он по ним, окаянным. А деньги скоро кончатся, так и по миру пойдём.
– Ладно, хватит причитать, веди меня к нему!
– Да никого он видеть не желает.
– Не желает, а придётся! – решительно произнёс я и без дозволения начал подниматься на второй этаж.
Зигхильда жестом велела подождать, постучала в дверь и, не услышав ответа вошла.
– Господин, к Вам пришли, – объявила она.
Я прошёл следом. Комната оказалась грязной, один вид её наводил тоску. По углам скопилась пыль и паутина. Па полу была разбросана одежда. Повсюду лежала посуда с засохшими остатками еды. На полках, столе, подоконнике, под шкафом виднелись кружки и чашки. Сам хозяин, обросший, небритый в грязной рубахе лежал на незаправленной кровати со сбившейся, давно не стиранной простынёй и скомканным одеялом, усеянным пятнами разнообразных оттенков от белёсого до тёмно-коричневого. А дух кругом царил в высшей степени нездоровый: пахло затхлостью, мусором, палинкой и немытым телом.
Впрочем, бывший пивовар глаз на меня поднять не изволил. А служанка начала стыдливо собирать тарелки и стаканы, будто я их ещё не успел заметить.
– Здравствуй, Хорст, – произнёс я как можно громче и беззаботнее.
Страдалец посмотрел на меня неприветливо. Всё выражение лица его говорило: поди прочь.
– Не предложишь старому приятелю стул? – продолжил я в том же духе.
– Сделай милость, уходи, – наконец-то процедил хозяин голосом, похожим на скрип рассохшейся двери, повернулся на бок лицом к стене.
Меж тем Зигхильда составила всю грязную посуду в стопку, покосилась на меня и прошмыгнула в коридор. Я же без приглашения сел и покачал головой:
– Нет брат, сейчас-то я точно никуда не уйду. Скажу прямо: надо тебя спасать.
– Не надо меня спасать – не хочу.
– Тебе