нобелевский комитет так, что кремлю негде стало воевать, а то приборы разные вновь изобретенные поставить негде оказалось, пришлось войны заканчивать и начинать мир.
Мир начинался салютом.
Разбитая склянка
Были эти великосветские именины, где племенная знать упражнялась в памятных речах, запивая восторги виновника торжества словами умиления. Весь кавардак кавалергардов с букетами, вытолкнутых мудрыми мамашами из дверей, да так, чтобы не передумали, как ленивых женихов послали свататься на праздник лжи и засранства.
Старый мухомор Федя Шапочник прошляпил невесту, и восседал на именинах среди салфеток треугольниками, салатов, тарталеток… Завороженный и семикрылый, сидел Федя и стряхивал пепел в свою шапку – не шапку, но на голове носил.
Вокруг порхали чижиками – пыжиками официанты, и их помощники. День был не то чтобы вялым, но несуразным. Начался он с карканья вороны, слышимое из окна, затем мадам Коржева, консьержка, принюхивалась к нему в парадной. Потом в библиотеке, будто случайно, наступила на ногу девушка, выронив свой блокнот со смайликами, и сама улыбнулась, извиняясь лицом смайлика.
«Это вы меня извините», – вежливо ответил Шапочник, и растворился в нафталинной пыли ученой толпы.
А вот вечером, когда Федя вышел из блестящего авто маменьки и очутился не дома, а по случаю собственных именин в ресторане, где под фанфары трубили поздравления голосом с гайморитом приглашенные маменькой чины, его разморило сильно. Словно пятьдесят лет каторжных трудов науки легли свиной тушей на плечи и загорали, пока осень не задождила, задолжав пару слезинок. И Федя решил стряхнуть груз прошлого, и пОшло раскланялся вдруг перед дамой. Изображая сиюминутную влюбленность, жених сбрызнул слезой свой рассказ перед дамой о своем светлом детстве, о катаниях в лодке и кумысе для поднятия иммунитета. Конское молоко приносила с базара няня, а ей наказывала маменька, закалывая ужасные волосы на темечке, будто так было хоть сколько – нибудь красивее. Дама устала зевать и вышла из игры, – слушать пьяный бред старого негодяя и маменькиного сынка не было сил и терпения.
– Мы вообще чего тут сидим? – заторопила бубновая дама Федю Шляпника, будто от ее слов он был способен на подвиг.
– А мы не сидим, мы летим, – осенило Шляпника под грохот стула, который дама не успела поддержать, убегая из – за стола, к которому уже бежал официант. В беге раскрасневшись, официант отсчитывал в уме свои чаевые плюс вознаграждение учреждению за приятный вечер, как вдруг на горизонте возникла дама треф. С усилием потирая свой затылок, будто ему на плечи уже взгромоздилась бубновая дама с выводком младенцев, рожденных от него, Федя Шляпник стал искать на столе заливную рыбу, чтобы было, чем отомстить официанту за бегство бубновой дамы и эту наглую кариесную щель дамы треф, оскаленную на него.
Обозвав