врет, может быть, даже идет по рукам – он говорит, что это нормально, это со всеми бывает! Почему-то только у меня такого периода не было, знаешь?! Какие мальчики, какой алкоголь в шестнадцать лет, – заорала я, приоткрывая дверь – так, чтобы Аленка все слышала. – Я тогда книжки читала и об учебе думала!
– Да послушай ты! – начал было опять Сережка, но я, выставив вперед руки, чтобы он не смог подойти ко мне, закричала:
– Нет, это ты послушай, дорогой мой! Ей всего шестнадцать, она еще школьница! Хочешь сказать, что я не должна волноваться – окей, я не буду! Вот только, когда она в подоле принесет – знай, нянчиться с младенцем будешь ты, молодой дедушка свободных взглядов, ясно тебе?!
Сережка остался стоять в спальне – вид у него был весьма пришибленный и озадаченный. Я побежала разыскивать Аленку и обнаружила ее на полу в ванной. Ее рвало.
– Ну вот, что и требовалось доказать, – я прислонилась к дверному косяку. – Отравление спиртным налицо… Господи, стыд-то какой! Светлану Геннадьевну дернула, что она теперь подумает? А соседи? Позор! Моя дочь – алкоголичка!
– А тебя всегда больше волновало то, что подумают другие! – Аленка внезапно подняла голову и с ненавистью посмотрела на меня. – Ты вечно беспокоишься о том, как выглядишь в глазах других. Ты просто закомплексованная, неуверенная в себе истеричка, вот ты кто! Где бы ты была сейчас, если бы не папа?! Сидела бы в своей зачуханной конторе и складывала на калькуляторе циферки! Какое право ты имеешь учить других, как им жить?! Я уже взрослая, понятно, и сама решаю, что мне делать и как…
Ярость застилала мне глаза – в судебных протоколах о таком явлении обычно пишут «действовал в состоянии аффекта». Я подскочила к скрюченной Аленке и… от всей души влепила ей пощечину. Аленка, схватившись за щеку, с ужасом посмотрела на меня.
– Да ты… ты чудовище, – заорала она, вскакивая. – Папа, папочка…
Рыдая, она выскочила из ванной и побежала к отцу. Я закрыла дверь ванной и тоже дала волю слезам.
Господи, что я наделала? И как мы дошли до жизни такой, господи?
Вытирая слезы, я мыла ванную и перед глазами вставали картинки из раннего детства Алены. Боже, какая она была трогательная, в своих розовых одежках, как мило обнимала меня за шею и шептала: «Мамотька, ты сямая лутьсая мамотька в миле». Куда все это исчезло, куда?
Кое-как успокоившись, я вышла из ванной. Аленка с Сережей пили на кухне чай. Рядом на столе валялась упаковки активированного угля и аспирина.
– Слушай папу, слушай, он научит, как с похмельем справляться, – хмыкнула я.
– Я с тобой не разговариваю, – процедила Аленка, отворачиваясь. Господи, какой чужой и холодный взгляд.
– И не надо, – согласилась я. – Только вот что, милая моя. Я в этой семье у вас самая плохая – зашоренная, с устаревшими взглядами, в дружбу не верю. А вы у меня такие милые и хорошие. Прекрасно. Пусть будет так. Только смею напомнить тебе, что впереди самый сложный десятый класс. Я буду считать тебя взрослой и самостоятельной тогда, когда ты выучишься,