сошёл в главную каюту, она была пуста. Капитан стоял под тентом. Его окружала толпа пассажиров, которые уговаривала его «прибавить паров». Капитан не соглашался. Но к нему приставали со всех сторон, упрашивая «ради Бога не дать Магнолии перегнать нас».
– Если Красавица, – кричал один, – отстанет, ей не придется опять ходить по этой реке.
– Конечно! – прибавил другой, – я уж в следующий раз непременно поеду на Магнолии!
– Магнолия самый скорый пароход! – заметил третий.
Дамы так же интересовались бегом, как и мужчины. Я слышал, как многие выражали желание, чтобы бег состоялся. Все забывали об опасности; и мне кажется, что если бы в эту минуту стали собирать голоса, то едва ли оказалось бы три голоса против бега. Признаюсь, я сам подал бы голос за бег, я заразился общею заразой и забыл об опасности.
Волнение увеличилось при приближении Магнолии. Было очевидно, что через несколько минут она перегонит нас. Эта мысль была нестерпима для некоторых пассажиров; слышались гневные восклицания. Бедный капитан должен был переносить все это – только он один был против бега.
Магнолия уже подходила к нам и, очевидно, приготовлялась обогнать нас!
Экипаж ее деятельно суетился; оба лоцмана стояли у руля, густой дым валил из трубы, можно было подумать, что на ней пожар!
– Они сжигают окорока! – закричал чей-то голос.
– Глядите! – вскричал другой, – какая груда окороков лежит у печки!
Я повернул глаза в ту сторону. Это было справедливо. Целая пирамида каких-то темных предметов лежала на палубе. Их величина, форма и цвет показывали, что это были окорока. Кочегары брали их из груды и бросали в красную раскаленную печь!
Магнолия все к нам приближалась. Уже нос ее поравнялся с рулем Красавицы. У нас увеличились волнение и шум.
Насмешки пассажиров на Магнолии раздували еще пламя, к капитану опять пристали, и даже угрожали ему насилием!
Магнолия продолжала приближаться. Она поравнялась с нами. Прошла еще минута – минута глубокого безмолвия – экипаж и пассажиры на обоих пароходах были так внимательно заняты, что не находили слов для выражения. Еще минута – и Магнолия нас обогнала!
Торжествующий крик раздался с палубы Магнолии.
– Молодец Магнолия! Дрянь Западная Красавица! Старая баба! – ревели на палубе Магнолии среди громкого хохота.
Не могу описать досады на нашем пароходе. Не только офицеры и экипаж, но все пассажиры разделяли это чувство. Я сам заразился им, даже более, нежели считал бы это возможным.
И экипаж и пассажиры находили, что благоразумие капитана неблагоразумно, и общий крик «стыдно!» послышался по всему пароходу.
Бедный капитан! Я не спускал с него глаз. Мне было жаль его. Я был, может быть, единственный пассажир на пароходе, кроме прелестной креолки, знавшей его тайну, и не мог не восхищаться его рыцарской твердостью, с какой он скрывал ее. Я видел, как щеки его раскраснелись, а глаза сверкали от досады, и я был уверен, что если бы это обещание взяли от него теперь,