На самом деле рассказ о детях давался ей трудно, видно было, что она не на шутку переживала за них.
– Кутенок этот, несмотря на трагическую ситуацию, под счастливой звездой родился. Сначала его водитель, остановившийся из-за аварии, пожалел, в ветеринарку отвез, денег оставил, попросил выходить. Потом медсестра домой взяла и на лапки поставила. А у ребят родня только дальняя, да и та не захотела на себя такое бремя брать. Определили их к нам. Два месяца прошло, а они никак от шока не отойдут, держатся вместе, ни с кем из детей не контактируют, все исполняют на автомате.
Им кто-то про щенка рассказал. Видимо, нянечки наши трепались, а кто-то из детей подслушал. Не знаю… Они за воспитательницей ходить стали, просить, чтобы им разрешили щенка в детдом взять. Ко мне в кабинет все трое пришли, то же самое попросили. А куда мне его брать, у нас ведь даже живого уголка не положено. Один аквариум и стоит.
Маша снова замолчала. Перед ней сидели люди, которые знают, что такое остаться одному. Пережившие многие катаклизмы, ощутившие на себе горечь потерь, но сохранившие веру в лучшее. Им не требовалось долгих пояснений.
На некоторое время под яблоней воцарилась тишина. Кто-то тихонечко вздыхал, кто-то, положив руки на колени, смотрел в землю, кто-то, облокотившись на забор, наоборот, глядел куда-то вдаль.
Маша ждала. Подсознательно она боялась, что старики, и так сталкивающиеся с различными проблемами, не примут ее просьбы. Собственно, решение, которое она нашла, может выйти боком и ей, но женщина устала бороться с бюрократическими вывертами, ей не очень нравилось подгонять всех под один шаблон.
Когда она вникла в проблему этой троицы, ей почему-то сразу подумалось о Заводье. Вспомнилось детство, когда она могла забежать во двор Никитича, чтобы не мчаться к своему дому, и легко попросить молочка или булочки. И ей вынесут целую кружку молока, и батон вареньем намажут, и на крыльцо усадят, и скажут, чтоб не частила, пила и ела с удовольствием, а не на бегу. А еще ей вспомнилось, как у калитки стояла Шумиха с большой миской первой клубники в руках и кричала на все село:
– Вовка-а-а! Ягоду возьми!
И, услышав ее, к калитке вихрем неслись и Вовка, и Наташка, и Машка. Они усаживались прямо тут, на пышной траве у забора, и лопали мытую клубнику за обе щеки. Потом дружно кричали спасибо матери Вовки, ставили миску за калитку и мчались по своим делам.
В Заводье не было чужих детей и внуков, все были свои, родные оглоеды, хулиганы, умницы и «Вот такие!» ребята.
– Вы не думайте, с ними воспитатель будет. Вы только решите, где их поселить, ну и чем занять. Я не знаю, но мне кажется, что им… Я ж была в Павловке, но там не то, там города больше, люди за заборами. А у нас, у нас… – Маша сама не понимала, почему слезы льются из глаз, почему сердце не стучит, а бьется.
– Опять! Маш, да хватит уже капать себе и нам на нервы. Мы ж это, не против. Мы о другом задумались – о том, что беда, зараза, ни малых ни старых не щадит, – вздохнув, высказалась Мартыниха.
– Да обговорили они уже все, доча. Поселим у Никитича, у него дом большой.