ему самому.
«У меня не оставалось и проблеска надежды, а я уже давно не верю в чудеса. Восемь дней подряд у меня нечего было есть – я приканчивал остатки зажаренной на костре обезьяны, подстреленной молодыми индейцами. Лихорадка вытрясала из меня душу. Я остался совершенно один: вокруг – на тысячи и тысячи миль ни одной живой души, абсолютно дикая, первозданная природа, непроходимые джунгли. Я несколько цинично размышлял о цепкости жизни, о той цепочке, которая еще связывала меня с живыми, и только теперь я целиком осознал, что значит для человека борьба за существование, особенно для такого, как я, загнанного в безвыходное положение. Я был уверен, что мне – конец.
Всю ночь напролет я полз, полз на карачках, через густой пролесок, не имея четкого представления, в каком направлении я двигаюсь. Любой попавшийся на моем пути зверь мог положить конец всем моим страданиям. Но сырая утренняя свежесть в этих местах оказывала на меня благотворное влияние и восстанавливала не только физические, но и душевные силы. Моя одежда превратилась в лохмотья, а колени – в два огромных синяка…
Мне показалось, что я вижу людей, много людей – мужчин, женщин, детей, большой дом. Вижу попугаев в ярком оперении, слышу их гортанные, пронзительные вопли. Громко закричав, я упал вперед. Маленькая курчавая собачка принялась лизать мне лицо. И тут я провалился – память мне отказала…
Я очнулся в удобном гамаке в большой темной комнате. Я слышал чьи-то голоса. Ко мне подошел какой-то мужчина и молча уставился на меня. Я не знал, где я, и мне казалось, что все это происходит со мной не наяву, что я в бреду или сошел с ума. Когда я вновь открыл глаза, то увидел перед собой женщину – она склонилась надо мной, держа в руках тыкву с куриным бульоном. Я медленно выпил его, не чувствуя никаких мук голода, не зная, не будучи уверенным до конца, жив я или уже мертв.
Только на пятый день, как мне сообщили потом, я начал приходить в себя. Оказывается, я нахожусь в «малоке», в деревне племени манжерона, этих известных и свирепых каннибалов.
Когда я смог стать на ноги и немного передвигаться с помощью двух женщин, меня отвели к вождю племени. Это был хорошо упитанный крепкий мужчина, и его наряд значительно отличался от остальных соплеменников. На лице у него блуждала приятная, добродушная улыбка, он постоянно обнажал ровные ряды остро заточенных зубов. Хотя его улыбка вселяла в меня уверенность в благоприятном исходе дела, я не мог отделаться от тревожной мысли, что я – среди страшных каннибалов, репутацию которых в этом регионе бассейна Амазонки никак не назовешь безупречной».
Он вспоминает, что эти люди знаками дали ему понять, что он может оставаться у них, пользуясь их гостеприимством, сколько ему будет угодно.
«Прежние способности возвращались ко мне, и я, глядя на этих туземцев, нашел, что они в самом деле странные люди. У каждого индейца в носу были вставлены два пера – издали их можно было принять за усики. На вожде был длинный, до колен, наряд