готова мобилизовать в своих целях даже труды недруга советского государства К. Каутского [19]). Думается, что этим в большей мере, чем поиском реального компромисса со старой интеллигенцией, объясняется автономия академической науки, сохранявшаяся в СССР вплоть до конца 1920-х гг. В изучении древнего мира эта ситуация сказалась в отсутствии какого-либо методологического единства и/или руководства даже в том его сегменте, который позиционировал себя как марксистский: как хорошо показал С. Б. Крих, такие зачинатели марксистского метода в антиковедении, как А. И. Тюменев, В. С. Сергеев и С. И. Ковалев в 1920-е гг. были вынуждены прибегать к «модернизирующему» понятийному аппарату, выработанному немарксистской (в основном немецкой) наукой [20].
Как известно, в 1929–1930 гг. внутрипартийная борьба закончилась победой Сталина и переходом к форсированному строительству социализма. Академическая наука, как и любая другая сфера жизни, не могла теперь остаться вне идеологического контроля; однако в таком случае было нужно тверже, чем раньше, усвоить, с каких позиций этот контроль должен был осуществляться. Было ясно, что гуманитарное знание должно стать марксистским; что касается истории, то развитие человечества должно было мыслиться как восходящий (на словах – спиральный, по реальному смыслу этих слов скорее линейный) процесс, не допускающий возвратного движения и масштабных исключений из его общих закономерностей [21], а также имеющий квазиэсхатологическую цель – построение бесклассового общества (вспомним остроумную схему Б. Рассела, продемонстрировавшую структурную близость исторических концепций Маркса и блаженного Августина [22]). «Линия» истории человечества представилась последовательностью способов производства и основанных на них формаций; те из них, что лежали между первобытностью и социализмом, характеризовались господством той или иной формы эксплуатации; а сутью исторического процесса виделась борьба между антагонистическими классами, обретавшая на рубежах между формациями качество социальной революции. Однако эти постулаты задавали лишь общие контуры исторической концепции, а ее детальное наполнение зависело не только от конкретных исследований, но и от интерпретации высказываний основоположников марксизма, относившихся к отдельным историческим сюжетам.
Как известно, сумма таких высказываний о капитализме (от «Капитала» до памфлетов Ленина времени Первой мировой войны об империализме) содержала полную и последовательную схему его развития как в Европе, так и в России; в значительной мере такая схема определялась и для истории европейского средневековья («Марка», «Крестьянская война в Германии» и другие работы Энгельса); однако для древности она не вырисовывалась сколько-нибудь полно. Причины этого достаточно ясны: с одной стороны, древность лежала на периферии исследовательских и пропагандистских приоритетов основоположников марксизма, их обращение к ней было достаточно