на металл, мерцающий под тёмным океаном, и только бирюзовые края чешуи говорят о том, что та у неё есть. Она родилась в неволе, поэтому, в отличие от морских мариленей, у неё нет второго слоя-плёнки, но в то же время, в противоположность другим рождённым на суше, данный ей при рождении цвет так и не уступил зелёному по мере её взросления.
Её не купили, даже когда кому-то срочно потребовался марилень.
Все видят, что она сильная, но её инаковость ставит людей в тупик. Даже крошечное сомнение порождает страх. «Навлечёт неудачу», – говорят они.
Когтистая лапа лежит на прутьях двери. Марилениха смотрит на задние ворота, на клочок неба. Это не просто взгляд, а устремление.
Океан бьётся об известняк снаружи. Даже если я рискну вывести её, она никогда не покидала конюшни. Я не могу выиграть гонку славы на колеснице, запряжённой ненадёжным животным. Она может взбеситься. Меня раздавит ещё до начала первого состязания.
Мои надежды рушатся, прежде чем обретают форму.
Вдалеке трубит раковина. В Солонии полдень.
Регистрация на сто пятидесятую гонку славы официально начнётся через час.
Я уже собираюсь уйти, когда марилениха всхрапывает. Мир в пустоте раскалывается и поглощает целый океан. Она – это всё, что здесь есть. Самка толкает прутья двери, удерживающей её внутри. Золотистая шкура переливается штормовыми бликами, но к месту меня приковывают именно глаза. Вытянутые и миндалевидные. Из-за белёсой мембраны, скрывающей большие зрачки, они кажутся пустыми – призрачными. Бездна свободного падения. Голод. Она щёлкает клыками. Достаточно острыми, чтобы разорвать мир на части.
Она ждёт.
Бездна начинает меня пугать.
И тысяча океанов шепчут мне на ухо: «Да».
Я та, кто растит оленят в этой конюшне, и я ещё в детстве научилась оценивать силу мариленей. Всегда знала, какого нужно подгонять во время гонки, на которого ставить и кто из возниц вылетит из колесницы до начала финального состязания.
Я подхожу к ней.
Вывожу её из конюшни. Посох, пристёгнутый к моему поясу за спиной, бросается в глаза. Она сильна, как всякий зверь, которого мы когда-либо продавали, и возвышается надо мной метра на полтора. И всё же эта самка ниже большинства мариленей.
Она ко мне, конечно, привыкла. Я растила её сама. Кормила собственными руками. Это не то же самое, как если бы я готовила её к гонке колесниц, но сытый марилень идёт на контакт охотнее, чем тот, на которого не прекращается охота.
Меня поражает, что мы так и не дали ей имя. Всё равно наши питомцы всегда уходили в чужие руки.
– Привет, – тихо говорю я. – Как тебя зовут?
Самка отступает назад, но не угрожающе, а чтобы внимательно посмотреть на меня снова. Я неуверенно тяну к ней руку, стараясь не отводить взгляда. На суше марилени дышат через капилляры по всему телу, и не бывает такого, что им не хватает воздуха. А это значит, что, если один из них выйдет из себя и озвереет, вы труп.
Море зовёт этих созданий, их