ва, стройна, изящна; продолговатый овал лица, кожа цвета золотистой слоновой кости, большие серые глаза, черные волосы; не взглянув на мужа, как бы даже не заметив его, она села в коляску с такой непринужденной благородной грацией, что сердце графа вновь сжалось от позорной ревности, так давно его терзавшей. Он подошел и поклонился.
– Вы едете кататься? – спросил он.
Она презрительно бросила слова:
– Как видите.
– В Лес?
– Возможно.
– Мне разрешается сопровождать вас?
– Коляска ваша.
Не удивляясь тону жены, он поднялся, сел рядом с нею и приказал:
– В Лес.
Лакей вскочил на козлы рядом с кучером; лошади, как всегда, начали плясать на месте, вскидывая головой, и выравняли шаг, только повернув на улицу.
Супруги сидели рядом молча. Муж искал повода для разговора, но жена упорно сохраняла жестокое выражение лица, и он не решался начать.
Наконец он тихонько пододвинул руку к затянутым в перчатку пальцам графини и, словно нечаянно, прикоснулся к ним, но жест, которым жена отдернула руку, был так резок и выражал такое отвращение, что муж встревожился, несмотря на свою привычную властность, доходящую до деспотизма.
Он прошептал:
– Габриэль!
Не поворачивая головы, жена спросила:
– Что вам угодно?
– Вы прелестны.
Она ничего не ответила, откинувшись в коляске с видом разгневанной королевы.
Теперь они поднимались по Елисейским Полям к Триумфальной арке на площади Звезды. Огромный монумент в конце длинного проспекта возносился колоссальным сводом в багряное небо, и солнце как будто садилось прямо на него, рассеивая вокруг осеннюю пыль.
А река экипажей, сверкавшая медью и серебром сбруй, гранеными стеклами фонарей, текла по двум руслам: в сторону Леса и в город.
Граф де Маскаре заговорил снова:
– Дорогая Габриэль!
И тогда, не выдержав, она ответила с досадой:
– Ах, оставьте меня в покое, прошу вас! Неужели я даже не имею права побыть одна в коляске?
Он притворился, будто не слышит, и продолжал:
– Вы никогда не были так хороши, как сегодня.
Она явно теряла терпение и ответила, уже не сдерживая досады:
– Напрасно вы это замечаете; клянусь вам, я никогда больше не буду вашей.
Он был изумлен и потрясен, однако привычка повелевать взяла верх, и его слова: «Что это значит?» – прозвучали не вопросом возлюбленного, а скорее окриком грубого хозяина.
Она отвечала полушепотом, хотя за оглушительным стуком колес слуги все равно ничего не могли слышать:
– Ах, что это значит? Что это значит? Вы все тот же! Вы хотите чтобы я сказала?
– Да.
– Сказала все?
– Да.
– Все, что лежит у меня на сердце с тех пор, как я стала жертвой вашего эгоизма?
Он побагровел от удивления и злобы. И, стиснув зубы, пробормотал:
– Да, говорите!
Это был высокий, широкоплечий человек с большой рыжей бородой, красивый мужчина, дворянин, светский человек, считавшийся безукоризненным супругом и прекрасным отцом.
В первый раз после выезда из дома она повернулась к мужу и посмотрела ему в лицо:
– О, вы услышите неприятные вещи. Но знайте, что я готова на все, что я пойду на все, что я не боюсь ничего, а вас теперь – меньше, чем кого бы то ни было.
Он тоже взглянул ей в глаза, уже содрогаясь от ярости. И прошептал:
– Вы с ума сошли!
– Нет, но я больше не желаю быть жертвой отвратительной пытки материнства, – вы подвергаете меня ей уже одиннадцать лет! Я хочу наконец жить как светская женщина; я на это имею право, как и все женщины.
Сразу побледнев, он пробормотал:
– Не понимаю.
– Нет, понимаете. Вот уже три месяца, как я родила последнего ребенка, и так как я все еще очень красива и, несмотря на все ваши усилия, почти не дурнею, – вы только что признали это, увидев меня на крыльце, – то вы находите, что мне снова пора забаременеть.
– Да вы в своем уме!
– Ничуть. Мне тридцать лет, у меня семеро детей, мы живем вместе одиннадцать лет, и вы надеетесь, что так будет продолжаться еще лет десять, и тогда вы перестанете ревновать.
Он схватил и сдавил ее руку.
– Я вам не позволю больше так говорить со мной!
– А я буду говорить до конца, пока не выскажу все, что мне надо сказать, и если вы попробуете помешать мне, заговорю еще громче, и меня услышат кучер и лакей на козлах. Я только потому и позволила вам сесть сюда, что здесь есть свидетели, – это вынуждает вас слушать меня и сдерживаться. Слушайте. Вы всегда были мне неприятны, и я всегда вам это выказывала, ведь я никогда не лгала, сударь! Вы женились на мне