открывались входные заслонки. Вчерашняя еда только ненадолго утолила голод. В жилье стоял полумрак. Людям не хотелось подниматься со своих тёплых лож.
Потом начали плакать дети. Они были голодны. Матери сердились и шлёпали малышей. Лучше всего было грудным: они были сыты материнским молоком.
Всех голоднее были старики и старухи. Они по очереди выползали наружу и долго вглядывались в даль, прикрывая глаза костлявыми ладонями.
Сама Каху вышла на площадку и пристально глядела через овраг. Потом она вернулась к очагу и поманила рукой Фао.
Когда он присел возле неё на корточки, она тихонько прошептала ему на ухо несколько слов и показала рукой на землянку Уаммы.
В жилище Уаммы дети особенно раскричались. Вдруг кто-то сильно толкнул снаружи дверную заслонку, и она упала на пол. Через вход ворвались свет и холодный воздух. Дети замолкли. Все испуганно оглянулись.
В дверь просунулась белая голова, и вслед за ней в землянку на четвереньках прополз дед Фао. Он огляделся вокруг своими красными и слезящимися от едкого дыма глазами и подошёл к шкуре, на которой сидела рыжая Уамма. Фао похлопал её ладонью по плечу, молча ткнул пальцем назад, к выходу, и молча выполз обратно.
Уамма быстро набросила на себя меховое платье и вышла за ним следом.
В землянке Каху ярко горел огонь. Еловые сучья трещали и кидали вверх целые снопы искр. Это был не простой костёр. Это был неугасимый огонь, покровитель всего племени, податель тепла и света, защитник от тайных врагов и «дурного глаза». Серый дым струёй поднимался вверх и уходил через крышу в дымовую дыру. Она была открыта настежь. Дым клубился под стропилами потолка и висел над головами. Когда Уамма поднялась на ноги, едкая гарь начала щипать её зеленоватые глаза. Она нагнулась и ползком приблизилась к очагу. Вокруг сидели старухи. Одни из них были очень толстые, другие – тонкие, костлявые и горбатые, все в морщинах и складках, с дряблой, обвислой кожей.
Мать матерей Каху сидела посередине, на краю разостланного меха бурого медведя. Она молча показала рукой на медвежью шкуру.
– Плясать будешь! Оленем! – сказала она.
Уамма засмеялась и сбросила с себя одежду. Она улеглась ничком на шкуру и положила голову на колени Каху.
Подошёл Фао. В руках он держал меховую сумку, из которой вытряхнул какие-то разноцветные комочки. Здесь была жёлтая и красная охра, белые осколочки мела и чёрные куски пережжённой коры. Всё это были краски первобытного художника-колдуна.
Фао взял уголёк и несколькими штрихами набросал на смуглой спине Уаммы фигуру важенки – самки северного оленя с вытянутыми в воздухе линиями ног. Готовый контур был подкрашен мелом и углём, и стало ясно, что художник изображает весеннюю окраску оленя, когда белая зимняя шерсть клочьями начинает выпадать и заменяется пятнами коротких и тёмных летних волос. В передней части тела важенки Фао нарисовал продолговатое кольцо, закрашенное внутри красным. Это было сердце оленя, полное горячей крови. Копыта покрыты жёлтой краской, рога – бурой.
По