кроме хеллоуинского подношения мёртвым, щедро сдобренного ягодами и кровью?
Тени скользят вокруг, всё ближе и ближе, и глаза у них – ясные и колючие, как у ледяной девы с лицом Бадб. Скрипят и стонут без ветра, тянут руки-ветви – вцепиться, отшвырнуть прочь, исхлестать, прогнать!
– Уже слишком поздно, – ласково шепчет белая дева, – она уже с нами, она уже наша.
Птичий грай за спиной, отчаянные, мощные хлопки крыльев, чужая боль кисла на вкус, как негодное вино.
– Ещё не поздно, – шепчет Мария падчерице. – Ещё не поздно. Только тебе выбирать.
Прочитать бы молитву, да слова не идут на ум, найти бы поддержку в псалмах, да который к месту? Мария снимает серебряный крест, кровь с него льётся бесконечной струйкой, и она темна и холодна, как у мертвеца. Бригитта склоняет голову, позволяя надеть на себя крест, только на миг прячет взгляд, шепчет:
– Кто из них – настоящая?
Мария прикрывает глаза, дыхание замирает, словно каменная плита легла ей на грудь. Она и хотела бы подсказать, да не смеет. У Самайна свои законы, и ни живым христианкам, ни мёртвым ведьмам не под силу их нарушать. Только и остаётся, что склониться и отойти.
Бригитта выпрямляется гневно, отнимает от груди ладони, и лежит в них круглый ладненький пирожок, усыпанный ягодами, такими алыми, что и в густой черноте самайновой ночи горят они самоцветами. Бесценный дар для близких и любимых, откуп от сил древних и голодных.
– Кто из вас – настоящая? – спрашивает Бригитта, переводя требовательный взгляд с чёрной на белую, с белой на чёрную. Голос её звенит, как тетива, слова её выпущенной стрелой рассекают ледяное чародейство, туманную мистику.
Но ответ ей искать самой.
Кого же она жаждала увидеть в эту ночь, к кому бежала сквозь туман, чей плач слушала по ночам вместо колыбельной? Кто из духов – её мать? Та ли, что путеводной звездой вела сквозь лес, улыбалась нежно, гладила по волосам да пела колыбельные про стеклянные башни и затопленные города? Та ли, что чёрной птицей замерла за спиной нелюбимой мачехи, укутанная перьями, обезображенная клювом и когтями, кричащая яростно, рыдающая отчаянно?
Кому отдать подношение?
– Оставайся со мной, моя милая, – шепчет белая дева, и глаза её сияют, как луна сквозь прорехи в тучах. – Оставайся со мной, не этого ли ты так хотела?
– Я люблю тебя, Бригитта, – шепчет женщина-птица, бледные губы кривятся жалко, опускаются бессильно руки, облетают на камни чёрные перья. – Я люблю тебя, доченька. Как бы я хотела, чтоб ты осталась со мной! Но больше хочу – чтобы ты жила.
Бригитта молчит, молчит, ибо время для слов закончилось. Ей ли не помнить сказки, что шептала над её головою мать, старые сказки для чёрных месяцев, когда за стенами только стужа и тайна? О тёмных жителях полых холмов, о бесплотных гостях с той стороны реки, о нечеловечьих созданиях, блуждающих среди домов с Самайна по Йоль. И что объединяло их всех –