скользил по земле.
– Очень много «если», не находишь? Я знаю то, что изучал, знания не мои – лишь доля реального прошлого. Я прожил жизнь в изучении звезд, планет и развития.
– Развития чего?
– Живого.
– Поэтому ты здесь?
– Да. Разве ты не помнишь? – Бхатаниз склонился у корней деревьев, наконец что-то нащупав.
– Не помню чего? – Федя спустился и присел рядом с пришельцем. В согнутом положении он напоминал космическую тучку. Ну, или запятую, но очень кривенькую.
– Как мы посадили «художника».
Синие руки стали выгребать землю из-под корней. Удивительным образом сухая, потрескавшаяся земля мягко ложилась пригоршнями в руки к Бхатанизу. На поверхность показался черный корень. Инопланетянин тянул за него, пока не нашел, что, кажется, искал.
– Сажая семя, ты назвал его «художником». Он пророс.
Из земли показался зеленый росток, испускавший холодное свечение. Стебелек цеплялся за корень дерева.
– Такие разные. И, между тем, дают друг другу жизнь.
На конце ростка виднелось что-то вроде золотистой шишки. Федя не очень разбирался и в земной ботанике, не то что в космической.
– Что это?
– Следствие. Любое семя прорастает в то, что ему суждено.
– То есть я должен был стать художником с самого начала?! – поразился Федя.
– Вовсе нет. Ты посадил семя своей любви. Семя ненависти в любовь не вырастет.
– Кажется, понимаю. Я и правда люблю свое дело. Но знаешь, так сложно стало в последнее время… семья, работа, еще и фанаты требуют продолжения. Да что фанаты, издательство тоже. А мне хочется… чего-то другого, но и прежнего одновременно!
– Окажи честь, – Бхатаниз перевернул росток, и Федя увидел темный лист. Он свернулся в сухую трубочку и не излучал свечение. Федя аккуратно взял мертвую пластину, и та сразу оказалась в его руке, как будто ни за что и не держалась.
– Теперь вырастет что-то другое, но и прежнее одновременно.
– Мне уже начинает казаться, что ты смеешься надо мной, – фыркнул Федя.
– Вовсе нет, Фьёедор. Возвращаю услугу.
– Да? Какую?
– Когда мы сажали семя, я не знал, куда его посадить.
Мужчина вспомнил. Наконец то воспоминание, как росток, вырвалось из тьмы на свет, и теперь было таким ярким, что Федя не понимал, как мог про него забыть.
Бхатаниз, казавшийся тогда гигантом, метался между корней, то прикладывая, то отнимая руки с крошечным золотистым семечком. Мальчишка, ковыряя носком ботинка землю, спросил:
«Что ты делаешь?»
«Ищу пристанище для семени».
«Почему его не посадить в любое место?»
«Оно может оказаться непригодно».
«Как ты это узнаешь?»
«Никак».
«А какое пхиг… пхиговно?»
«Полагаю, и этого не узнать. Остается верить в силу семени».
«Тогда подойдет любое место?»
«О! Я знаю! Пусть будет «художником». Я вот тоже хочу стать художником, но мама говохит, что это глупости, а не хабота. Уж лучше тогда буду пихатом!»«Верно. Как бы ты назвал это семя?»
«Поэтому