ь, что самое мерзкое, ругать кроме самой себя некого.
Я внимательно огляделась в поисках того, на ком можно было бы отыграться, но наученные горьким опытом домочадцы предусмотрительно попрятались. Вот же… Никакого сочувствия от них не дождёшься никогда. Не то чтобы оно мне было нужно, скорее, наоборот, но так ведь даже поорать не на кого, куда это годится, я вас спрашиваю?!
– Герхард! – рявкнула я, вслушиваясь в мёртвую тишину дома.
Мой сердитый крик эхом пролетел по комнатам, которых было аж целых три, и испуганно замер где-то в районе кладовки. Стало ещё тише, хотя, казалось бы, это в принципе невозможно. Даже большие часы с кукушкой перестали тикать, а вредная деревянная птица, обычно старающаяся заорать в самое неподходящее время, на всякий случай поплотнее прикрыла дверцу в свою конуру, мол, никого нет дома.
– Герхард!!
В самой дальней комнате что-то негромко стукнуло, звякнуло и опять затихло. Потом послышался шорох, едва уловимый скрежет, а затем тихонечко скрипнула створка окна. Понятно – сбежать решил… Нет, в принципе решение верное, более чем оправданное, только вот слегка запоздавшее.
Поморщившись от очередного приступа головной боли, я сунула ноги в туфли с высокими тонкими каблуками, хотя с гораздо большим удовольствием осталась бы в мягких тапках. Но, как говорится, должность обязывает: не положено мне в пушистых шлёпанцах ходить. И в удобном домашнем жёлтом халате в симпатичных лиловых паучках тоже нельзя, обязательно нужно длинное платье исключительно чёрного цвета. И макияж соответствующий: алая помада, густо подведённые глаза. В идеале ещё и остроконечная шляпа, но это уже не из обязательного списка. Если нарушить требования, обязательно найдётся кто-нибудь, кто – исключительно из лучших побуждений, разумеется, – сообщит о неподобающем поведении одной отдельно взятой тёмной ведьмы. Нас в принципе после репрессий двухвековой давности осталось не так много, а уж в этой глухомани я вообще в единственном экземпляре. Так что в столичном управлении сразу сообразят, кто это такой своевольный. Ну и примут соответствующее решение: урежут даже по нашим провинциальным понятиям скромное содержание. Плюс выговор в личную карточку, а оно мне надо? Я и без того не на самом лучшем счету, будем говорить откровенно. Такой вот у меня неуживчивый характер. Впрочем, тёмных ведьм с лёгким нравом в природе не бывает, это общеизвестный факт. Но, судя по отношению столичного руководства, я выделялась даже на фоне своих соплеменниц.
Подойдя к входной двери, я распахнула её как раз в тот момент, когда Герхард протягивал лапу к засову на калитке, ведущей в сторону леса.
– Стоять! – скомандовала я негромко, но он меня услышал и замер, проворчав себе под нос что-то невразумительное, но почти наверняка нецензурное.
– Убегаем? – подчёркнуто ласково поинтересовалась я у фамильяра, который и не подумал отойти от калитки. – А почему тайком, не попрощавшись, не пожелав хозяйке доброго утра?
– И вовсе не тайком, – Герхард сделал ещё один маленький шаг в сторону спасительного, но уже почти недостижимого леса, – просто хотел прогуляться до опушки, подумать о вечном, о возвышенном… Земляники принёс бы, а то у нас ни одной баночки варенья не сварено, даже вот такусенькой.
Версия с земляникой была неплохой, наверное, я бы в неё даже поверила, если бы на дворе не стоял август месяц. За грибами в самый раз, а вот насчёт земляники – это вряд ли. Но, учитывая какую-то аномальную любовь Герхарда к названной ягоде, попытка была вполне жизнеспособной.
– Почему ты не напомнил мне, чтобы я зарядила погодник? Видишь, какое солнце?
– Слушай, ты же не вампир, а всего лишь ведьма, – устало проговорил Герхард, поняв, что попытка побега не удалась, – тебе солнце вообще никаким образом мешать не должно.
– Оно мне и не мешает, – я сердито притопнула, – оно меня раздражает. Улавливаешь разницу?
Герхард тяжело вздохнул, опустился на четыре лапы, что обычно служило у него показателем дурного расположения духа, и направился в сторону дома, демонстративно не обращая на меня внимания.
– Сегодня варим зелья для ярмарки, – напомнила я, глядя на гордо задранный пушистый хвост и лоснящуюся чёрную спину. В ответ Герхард лишь нервно дёрнул ушами и, обогнув крыльцо, направился к чёрному ходу. – Через час в лаборатории, и Жанин позови, она нам понадобится.
– Не позову, – ответил он, не останавливаясь и не поворачиваясь, – она всё равно не придёт.
– Могу я поинтересоваться, почему же это? – изо всех сил стараясь не сорваться на крик, спросила я. – Что такого непоправимого случилось, что она не сможет выполнить свои обязательства? Замечу – добровольно взятые на себя обязательства!
– У неё депрессия, – с едва уловимым злорадством сообщил Герхард, – а когда она в таком состоянии, она не может работать, ты же знаешь.
Мысленно сосчитав до десяти, я подумала и посчитала ещё раз, на всякий случай. Иногда мне казалось, что если в нашем колдовском мире существуют вредные фамильяры, то все они достались мне, уж не знаю, за какие грехи. Даже с учётом моего отвратительного характера я