я хочу снова встретиться с ним и продолжить наш прерванный поединок!
В голосе Зубова звучала странная смесь восхищения и предвкушения. Адмирал чувствовал – в лице Василькова он наконец-то нашел достойного противника. Того, кто стоил потраченных на него сил и времени. И теперь жаждал новой схватки – не только ради победы, но и ради самого поединка, ради упоения битвой.
Самсонов недобро прищурился, заметив этот внезапный блеск в глазах своего подчиненного. Ему не нравилось то, с каким жаром и увлечением Демид говорил о Василькове. Слишком много восторга, слишком мало ненависти – как будто речь шла не о враге, а о добром приятеле!
– Как я слышал, ты первым прервал дуэль, так что нечего сокрушаться, – загоготал Самсонов, желая уколоть своего подчиненного. В конце концов, тот сам напросился на колкость, слишком уж расхваливая противника…
Однако диктатор тут же осекся на полуслове и перестал смеяться, когда увидел на себе взгляд черных бездонных глаз Зубова. В этих глазах, обычно холодных и непроницаемых, сейчас полыхало нечто пугающее, первобытное. Ярость, граничащая с безумием, ненависть, готовая в любой миг выплеснуться чудовищной разрушительной силой. Казалось, за радужкой контр-адмирала распахнулась сама преисподняя, жаждущая поглотить всякого, кто посмеет бросить ей вызов.
Самсонов, несмотря на то, что был сейчас под действием алкоголя, почувствовал, как к горлу подкатывает липкий, удушающий ком страха. Он ощутил себя кроликом перед удавом, мышью перед богомолом – ничтожной букашкой, каждый миг существования которой зависит от прихоти хищника. Как ни храбр и безрассуден был Иван Федорович, и как не пьян в данный момент, но даже он понял, что испытывает сейчас неимоверный ужас перед стоящим напротив него человеком.
Демид грозно смотрел на своего нынешнего начальника, и в его взгляде сосредоточилась вся ненависть, которую только можно было себе представить. Каждая черточка его лица, каждая складка у губ излучали смертельную угрозу, обещание немедленной и жестокой расправы. Будто перед диктатором стоял сам дьявол во плоти, готовый в любой момент вонзить свои когти ему в глотку.
Самсонов судорожно сглотнул, чувствуя, как рубашка под мундиром мгновенно промокла от холодного пота. Он вдруг с ужасающей ясностью понял – его жизнь сейчас висит на волоске, и ничто и никто не сможет его спасти. Ни верная охрана в коридоре, ни громкий титул, ни гений стратега…
Иван Федорович внезапно понял – единственный шанс выжить это попытаться разрядить обстановку, сгладить конфликт, пойти на попятную. Ведь Демид был злопамятен, но не глуп. Он не станет убивать человека, который еще может быть ему полезен. Поэтому диктатор незаметно перевел дух и заставил себя расслабиться. На его губах появилась заискивающая, угодливая улыбка, а в глазах замерцало притворное раскаяние вперемешку с лестью:
– Прости, мой друг, – вкрадчиво, почти ласково проворковал он, обращаясь к Демиду Александровичу. – Я неуместно пошутил над тобой и разбередил