она умерла, в квартиру вселился её сын, приехавший с Севера. Он легко смотрел на жизнь. И быстро промотал заработанные матерью хрусталь и гарнитуры. Семьи у него не было. И после очередного запоя, когда кончались водка и деньги, наверное, плохо понимал, что он делает один в пустой трёхкомнатной квартире.
Важна ведь всякая жизнь. Но теперь, спустя годы, я не нахожу значительности в гульбе и прозябании сына Анны Захаровны. Нет здесь того, что называется перстом судьбы. И мне не жалко бездумно промотанных вещей, сданных на барахолку за бесценок. Они и не могли послужить человеку, бравшему их в холодные руки.
Если говорить о моих стариках, то это лишь эпизод угасания того поколения, которое знало непростое время своей зрелости. Работа, опыт и здоровье этих людей приносили им радость и удовлетворение. Ещё оставалась гордость за государство. Была и любовь к детям. Но дети росли и начинали жить своей жизнью, непонятной отцам. Дети с иронией и лёгким презрением говорили: «Эта империя!». Дети слышали, что где–то «за бугром» живут лучше, чем живут они. И слухи, и разговоры с оглядкой отравляли будни.
Мы взрослели, а старики незаметно уходили в тень.
Игроков за столом становилось всё меньше. Мы не замечали этого. Молодость видит только своё. И когда у двери подъезда появлялась красная крышка гроба с чёрным бантом, мы узнавали, что кто–то умер.
Фронтовик Андреич оказался крепче многих.
Иногда он брал в игру и меня. Но в то лето игра чаще не складывалась. И по вечерам всё реже слышался стук костяшек домино. В беседке теперь собиралось поколение с гитарой и дешёвым портвейном.
В один из угасающих летних дней я услышал за приоткрытым окном немецкий аккордеон. Я знал, что играет Андреич. Голос аккордеона нельзя спутать ни с чем.
Он играл громко, на весь двор. Напористо играл, с переливами. Вёл одну мелодию, обрывал и начинал другую. И опять обрывал.
Я не знал этой музыки. Музыка иного времени, может быть другой, побежденной страны, – в ней были печаль и надлом, словно бы переламывалась веточка. Легко, без напряжения, ещё и ещё…
Через два дня, когда тот вечер забылся, у двери подъезда я увидел крышку гроба с траурной каймой по краю.
Семь смертей
Памяти Виталия Николаенко
Во время войны большая семья Николаевых жила в Тбилиси, в старом доме на берегу Куры.
Однажды весной часть берега, подмытого быстрой водой, обрушилась в реку. Маленького Николаева спас дед, подхватив внука с крыльца, на ступеньках которого тот сидел, щурясь и радуясь весеннему солнцу.
Это была одна из возможных смертей Николаева, самая первая, которую он счастливо избежал.
Второй случай обернулся трагикомедией для другого участника этой истории. Пьяный браконьер, размахивая двустволкой, палил во всё живое из кузова «полуторки». Дело происходило в заповеднике, смотрителем которого был Николаев. В те времена, совсем молодой, он