пальцы. Он чувствует себя героем. Он независимо держится, бравирует, с напускной хрипотцой говорит о случившемся. Неужели всё это был я?
Я совсем не помню боли, не помню чувство холода, которые я испытывал в детстве. И было ли это детство моим?
Однажды я сильно замёрз, – моя память напомнила мне об этом, – на берегу холодного моря я вжимался в обкатанную водой гальку, надеясь найти остатки дневного тепла.
Вещи встали между мной и тем миром, из которого я, ребёнок, ушёл, но о котором ещё помнил. Они были лишь подобием другого, утраченного идеального мира. Вещи не всегда заслоняли потерянное. Когда никто не мешал, можно было войти в сердцевину пустынности, в оставленный жильцами дом. Всё уже вывезено, кругом только стены. И на гвозде – ёлочная игрушка, красный шарик, в котором отражается твоё лицо и долгий день. Блаженный покинутый дом, откуда все мы родом!
И мне хотелось бы согреть и уберечь этого мальчика. Но от чего же? Разве он не счастлив в своём бездумье, когда рассудочное ещё не подчинило сердце, не высушило душу? И не полнотой ли детства аукается, блазнится нами оставленный рай? Но и здесь червоточина, в беспричинной тоске и глухой обиде, в безудержных детских слезах. Тут вселенский разлад и всё горе мира.
Я был бы ему лучшим другом. Чего бы я не знал, что знает он? Ведь мне открыты все тайны этой души. Я стал бы его спутником и сердцеведом. Сейчас он опустится на колени перед кухонным буфетом, просунет руку в щель между полом и днищем, и ладонь найдёт рукоятку поджига, обитую тонкой белой жестью.
Он идёт на берег, к морю, пряча поджиг под рубашкой. В кармане – спички, порох, картечь. След в след я ступаю за ним. «Какая же длинна ствола?» – спрашиваю я озабоченно. «Необходимая», – коротко говорит он. – Трубка без шва, стальная, лучше не бывает!» И я ему: «А помнишь, с каким трудом ты вырезал её из старого морского дизеля?» И он в ответ: «Да, вот уж потрудился!» И я с сомнением и беспокойством: «А пороху, пороху сколько нужно для заряда?» «Достаточное количество», – в нетерпении мотает он головой. Нужно ведь ещё пристрелять поджиг.
На берегу ты достаёшь всё из карманов, засыпаешь порох в трубку, залитую свинцом для надёжности, забиваешь самодельным шомполом бумажный пыж, вкатываешь через дуло картечь. И ещё пыж – закрепить картечь в стволе. Обломанная спичка вставляется в скобу: серная головка через отверстие в трубке подожжёт порох. Трубка крепко прихвачена жестью к деревянной рукояти. И в белой жести отражается холодное северное солнце.
Теперь нужно положить поджиг на опору, чиркнуть коробком по головке спички, прицелиться, чувствуя кожей затылка зависть и уважение добровольных зрителей.
Ты слышишь грохот выстрела, но почему же не слышу его я? Из моего прошлого исчезли звуки и запахи…
Положив поджиг на землю, ты бежишь к мишени. У поджига чудовищная убойная сила: пробив обе стены мужской уборной, сколоченной из грубых досок, свинцовый шарик теряет свою силу и вязнет в стене женской половины. Шесть сантиметров дерева!
В