на слегка размятую толкушкой вареную картофелину, оказалось невозможно. Оживившееся было на секунду лицо быстро приобрело прежнее скучающее выражение.
– Теперь ты, – участковый повернулся к рабочему.
Бедняга тут же вжался в стену. В отличие от Нельсона, он, несомненно, испытывал ужас перед субъектом в форме. Даже на расстоянии нескольких метров было видно, как на смуглом лбу выступил пот. Крупные дрожащие капли стекали по лицу, мгновенно размывая грязь. Оставляли неровные полосы на небритых щеках и тощей шее с подвижным кадыком, пропитывали заношенную рубашку.
От страха рабочий растерял все известные ему русские слова, кроме «плитка», «мотолок» и «больна». Участковый закрыл глаза и прервал ломкую пронзительную несуразицу небрежным взмахом ладони.
– Чего сидим? – сказал он Нельсону, который нанизывал дымные кольца с запахом чернослива на кованый завиток перил. – В отделении разберемся. А ты шапку не забудь.
Узбек ринулся подобрать с пола свой замурзанный головной убор, каковой запросто можно было принять за умершую в глубокой старости в окружении скорбящих родственников подвальную крысу. Нельсон ненароком обменялся взглядом с майором Ковалевым, и тот еле заметно, почти по-приятельски ухмыльнулся.
Нельсон напрягал зрение, силясь разглядеть происходящее в коридоре. Сообщит ли рабочий майору что-нибудь вразумительное? Подаст ли заявление? И что теперь – штраф, арест? За избиение по национальному признаку, если верить интернету, можно влететь по полной. Нельсон скривился и проглотил ком, стоявший поперек пересохшего горла. Макушку стиснула боль. Вот она, душная похмельная мигрень, здравствуйте.
Он опустился на занозистую доску, привинченную к стене: единственный предмет аскетичной обстановки камеры. Стал вертеть в пальцах уцелевший метлахский восьмиугольник, который безотчетно унес из парадной. По-прежнему зверски хотелось спать, а еще – курить, но в холщовых складках многочисленных карманов нашлась лишь сладковатая табачная труха. Хоть телефон не отобрали. Да и вообще обыскали ну очень лениво. Видно, сочли никуда не годным преступником.
Неглубокий, полупрозрачный сон продлился недолго. Грубо лязгнула дверь. В камеру, где едва помещался Нельсон со своей поминутно разбухавшей головной болью, завели какого-то парня.
– Вы не имеете права, верните мои вещи! Телефон! – клокотал тот. – Вы должны составить опись!
– Составим-составим, не переживайте. Вы пока здесь посидите, а мы как раз все опишем, – ласково отозвался конвоир.
Вибрирующий молодой человек позднего студенческого возраста крикнул что-то об адвокате вслед уплывшему по бурому линолеуму полицейскому тулову. У него было чуточку опушенное лицо, крупные уши, за которые ненадежно зацепилась тонкая оправа очков. Высокий, нескладный, в мешковатой синей толстовке, скруглявшей по бокам худобу, – и тем не менее в насквозь интеллигентном