Потому что, как обычно, мы взяли с собой фляжки специально для колодезной воды. Она нам очень пригодится, когда захочется пить.
– Сдается мне, что он между средним прудом и дальним, – сказал папа. – Но, так и быть, чтоб тебе было спокойней, давай пройдемся сначала между ближним и средним.
Так они и попали на правильную тропинку.
Солнце осталось где-то там, за ивовыми кронами, и Моне показалось, что перед ней открыли дверцу холодильника. Справа и слева выстроились крапива и сныть, под ногами появилась слякоть, неожиданная в такую погоду. Горошина, сидя у папы на закорках, торжественно объявила:
– Глубжа какая!
– Точнее не скажешь, – отозвался папа.
– Уффф! – выдохнула Моня. – Чур, я ворот кручу!
Второе дыхание появилось.
Колодец дожидался слева, как ему и полагалось, ближе к концу тропинки. «Какие все-таки здоровенные пруды выкапывали в графские времена!» – подумала Моня. И еще подумала: «Интересно, у колодца снова будет лужа?»
В это момент из-за колодца показалась тетя Маша. В той же блузке и той же юбке, в которых дарила душистый горошек. И с той же прической.
– Мам, смотри! – позвала Моня.
Но мама не услышала, потому что одновременно папа спросил ее:
– Хорошая моя, а как ты собираешься перелить воду из ведра во фляжки?
– Просто опущу их в ведро, мой хороший, – ответила мама. – А остальную воду выльем на землю.
– Вот потому-то там лужа и не просыхает, – заметил папа.
А пока они разговаривали, тетя Маша пересекла тропинку, спустилась к среднему пруду и пошла прямо по ряске. Она шла быстро, но так легко и плавно, что подол юбки почти не колыхался. И на фоне ряски наряд ее смотрелся очень даже хорошо, – пожалуй, и сам Серов захотел бы его изобразить. «Наверно, мама права, и это какая-то совсем невесомая ткань, – подумала Моня. – Хоть бы длинные юбки снова вошли в моду!» И только она это подумала, как тетя Маша, не снимая наряда, ушла под воду. С головой.
Она не бросилась в пруд с брызгами и шумом, как это делают, когда ныряют. И не упала. Она как будто втянулась в темную водяную щель между двумя островами ряски – так же быстро, как шла.
– Моня, ты что там такое увидела? – окликнул папа.
– Кажется, тетя Маша утонула… – пробормотала Моня.
Папа посмотрел на маму:
– Что за тетя Маша?
– Тетя Маша?.. Машина знакомая, которая отдала душистый горошек. Тот, что у сарая цветет, – вспомнила мама.
– Но здесь не было ни души, ни тети, ни дяди, – возразил папа. – Она, что, от того берега плыла?
– Она не плыла.
– Правильно, мы бы услышали. В этой низине, в этой тенище тихо так, будто мы сами уже утонули. Если, конечно, не считать пения Горошины.
Горошина, которая всю дорогу до колодца напевала «Облака, облака, не валяйте дурака», услышала его и запела изо всех сил:
– А-а-а-блака-а-а-а…
Это чем-то напоминало то, что получалось