купленный в аэропорту, заметил сломанную спицу, вышел из отеля и уже как пару минут стоял на крыльце кафе, у которого мы договорились увидеться снова, когда ты вырулила из-за угла. Все вещи на тебе, кардиган крупной вязки да штаны с большими карманами, были простыми, но сидели очень ладно. Карманы на штанах не закрывались до конца – из одного торчал покетбук, а второй звенел при ходьбе.
– Доброе утро, – я улыбнулся в ответ.
Ты первая протянула руку, мы их пожали и быстро выбрали место, где можно было сесть поближе друг к другу. Скамейка на пристани была со спинкой, удобная такая, и, откинувшись на нее, мы смотрели на воду. Она мялась, и волны бежали, словно кто-то рукой разглаживал постельное белье.
– Ночью со мной творилось что-то безобразное. Не спалось. А утром было послевкусие. В ушах шумело, как в больших ракушках с морем. Шшш. Плескалось.
– Тебя что-то мучило? Почему не спалось? – я задал вопросы не сразу и почувствовал, как в ожидании ответа тяжелеет в горле, будто в него медленно ввинчивают холодный штопор. Меньше всего на свете мне хотелось узнать, что ты переживала из-за чего-то такого, на что я никак не мог повлиять.
Казалось, я робко обшаркивал коврик на пороге двери, ведущей в мир, который принадлежал тебе одной.
– Стоило прижаться к подушке, тут же слышалось, как где-то глубоко в ней что-то шуршит. Со мной изредка, но случаются такие слуховые галлюцинации.
Я решил вспомнить, когда в последний раз слышал шорох в подушке, и понял, что это было во время учебы в университете. Тогда подобное копошение часто происходило прямо в голове – становилось неприятно, щекотно и грустно. Порой оно спускалось ниже, в живот, и я начинал шарить по рюкзаку из-за тревожного чувства, будто я что-то забыл. Только потом я сообразил, что изо дня в день в университете я оставлял часть самого себя и то, о чем мечтал за школьной скамьей, свое время.
– Ты учишься? – собственный голос прозвучал бестелесно.
– Я уже умею, – улыбку смахнули, ты быстро посерьезнела. – Вроде того. Год остался. Знаешь, я не представляю, что делать после. Я так не хотела торопить себя с поступлением, а теперь боюсь момента, когда окажусь в свободном плавании. Тебе, наверное, смешно.
– Вовсе нет. Я ведь оказался в магистратуре по той же причине. Вдобавок нависала армия, – а ведь год, который я боялся упустить, моя полы в казарме, лишенный возможности писать, все равно был упущен. Думать об этом было больно. – Сильнее всего волновало, что расписанная на каждый день жизнь вскоре закончится. Если честно, мне было страшно продолжать без устремлений и целей, которые были у меня прежде.
– Например?
Я засомневался, отвечать ли, мои губы беззвучно шевельнулись. После короткой паузы, я, осмотрев твое лицо, отчего-то вдруг улыбнулся и со вздохом продолжил.
– Да я не помню, в этом все дело.
– Как? – твой рот принял форму идеальной «о».
– Может, –