чувствовался горький запах полыни и крест-накрест в потолок било два фонаря со «святым» светом. Третий уже потух. Изредка включался, пытаясь проморгаться, и трещал, как кварцевая лампа.
Мне стало легче дышать. Давящее чувство безысходности притупилось. Вместо него пошла переоценка молодого тела, прижавшегося ко мне сзади. В общем, в организме будто весна начала пробиваться из-под корки снега.
Олеся тоже что-то чувствовала. Ее бледность отступила, и на ее щеках появился румянец. Мы ускорились и уже через минуту оказались в вагоне-сейфе – вероятно, в самом безопасном сейчас месте поезда. Защитные знаки на стенах потускнели, но еще держались.
Олеся подбежала к дверям и стала долбиться, крича своим родным, чтобы открыли. А я пошел дальше на звук выстрелов – уже чуть ли не в соседнем вагоне кто-то долбил короткими очередями.
Я распахнул дверь в грузовой вагон, чуть не споткнулся о тело стражника и сразу же увернулся от черной тени, прыгнувшей с потолка. Куча лап, свалявшаяся шерсть на широком тельце – клоп-переросток выскочил с верхней полки стеллажа, пролетел мимо меня и, переступая с лапы на лапу, приготовился к новому прыжку.
– Матвей, пригнись! – закричал Стеча, и сразу же прогремела короткая пулеметная очередь. Три серебряных росчерка прошили деймоса, раздробив брюшко.
– Стеча, рад тебя видеть!
Я добил клопа, пригвоздив маленькую голову к полу, и пошел навстречу напарнику.
– Наши где? Целы?
– В следующем вагоне! Мы там эвакуацию организовали.
Вместо радостных объятий, я лишь стиснул плечо здоровяка, державшего в руках пулемет «Льюиса» из запасов охранки.
– Прикрой, надо вернуться.
Стеча остался отстреливать клопов, которые с завидной регулярностью отпочковывались от внутренних органов призрачного поезда. Странное зрелище: будто существа вылуплялись, выдавливаясь из стен.
Возвращаться не пришлось, за дверью уже толпились гражданские. Первой шла Олеся, ее наэлектризованные волосы топорщились, но в целом она выглядела довольной и счастливой. За ней, с трудом маневрируя в проходе, протискивался папенька, не давая разглядеть, сколько человек за ним. С уверенностью можно утверждать, что Шмидт тоже выжил – его высокая макушка выглядывала из-за спины толстяка.
Спасательную эвакуацию организовали в следующем вагоне. Там зияла огромная дыра с неровными краями, подрагивающими на манер разрывов. Пробоина была сразу в стенке вагона и в брюхе призрачного поезда, откуда внутрь светил отраженный от снега свет. Края раны фобоса дергались, пытаясь срастись, – это прям чувствовалось по тому, как вагон надсадно гудел от потуг призрака закрыть брешь.
В центре вагона стоял Гидеон. Раскинул руки и закатил глаза, он наспех читал молитву. Его пошатывало, вокруг глаз расползались темные синяки, кожа натянулась, подчеркивая кости и изгибы черепа, а из носа текла кровь. Но он продолжал шевелить потрескавшимися губами и бормотал: «…крэдо ин унум… эт витам вэнтури…»
Стражники,