с бонусными авиамилями».
Следуя воле отца, хотевшего скромных похорон в кругу семьи, мы проводили его без посторонних. В конце короткой импровизированной церемонии мой муж исполнил песню. Когда мы только поженились, он готовился стать профессиональным кантором, но ему сказали, что он не сможет продолжать учебу, если его жена, нееврейка, не примет иудаизм. Теперь, когда мы стояли прижавшись друг к другу, необычная красота его голоса вьющейся лентой, божественным блюзом плыла в холодном воздухе. «Ты сделала правильный выбор», – шепнул мне младший сын, слегка толкнув меня локтем и кивая на отца.
Засыпать могилу очень тяжело. Лишь большим усилием нам едва удавалось сдвинуть с места подмерзшую кучу земли. Не беспокойтесь, сказала Мария, мы всё сделаем. Однако физический труд успокаивает, поэтому мы упорно долбили и переворачивали земляные комья. Мы по очереди втыкали лопату, несколько раз прыгали на ней, стараясь вонзить ее поглубже, отчего воздух наполнялся редкими звуками тупых ударов. Мария снова попросила нас не беспокоиться. Она указала нам на рабочего, сидевшего неподалеку в маленьком экскаваторе, – только сейчас я заметила человека в меховой шапке-ушанке и зеркальных очках, который слегка помахал нам рукой в знак приветствия. Бух, бух, бух. Заледеневший клин обвалился. Мои сыновья кряхтели и копали, не желая сдаваться, но было в этом и нечто жизнеутверждающее – они укладывали в землю дедушку и хоронили мамино горе.
Уходя с промороженной кладбищенской поляны, я слышала позади тихий стук маминой трости. «Несколько лет назад я попала под машину и покалечила ногу, – объясняла она Марии. – Я могла погибнуть! Однако я жива!» Под нашими ногами раскинулся целый город людского праха. «Я жива», – повторила мама, на сей раз с широким взмахом руки, будто хотела сказать: я-то уж точно не из этих. И Мария, помолчав долю секунды, ответила: «Прекрасно».
Попроще, сказал отец, когда адвокат спросил, какую погребальную церемонию он предпочел бы. Он выбрал обряд в скромном крематории в присутствии ТОЛЬКО членов моей семьи и, возможно, братьев… чтобы мой прах хоть на миг вспыхнул над домом моих любимых людей.
Отец был великолепным рассказчиком, а теперь сказать было нечего. По пути домой казалось, что в машине пусто и тихо, хотя мы все сидели на своих местах.
Когда кто-то уходит, рушится старый порядок. Вот почему мы говорили друг с другом очень деликатно. Наша семья меняла свой вид, мы находились на полпути к перестройке. Что есть горе, как не упорный акт переделки себя? В чем его трудность, как не в насильственной необходимости сформироваться заново?
В те зимние недели и месяцы, когда я стала каждый понедельник ходить в оранжерею, мне нужно было что-нибудь укорененное, растущее, развивающееся. Холмики мха, листва с налетом тумана, влажная лоза. Мне нужны были листья всех разновидностей: тонкие вайи, пористые канаты, широкие полосы, закрученные петлями шнуры, огромные лопасти, серпантин