ит по длинному коридору.
– Пойдёшь, как миленькая.
Острыми каблуками туфель царапаю рябой линолеум, настойчиво упираясь ими в пол.
Громов разворачивает меня к себе, наклоняется ниже, наши лица совсем близко друг к другу. Мне хочется отшатнуться: от его силы, от его гнева, от его притяжения. Когда-то давно я столкнулась с ним лицом к лицу. Побывала в его руках. И вот опять. Он слишком рядом. Слишком близко. Громов умеет подавлять, но и я научилась сопротивляться. Его глаза пылают от гнева, в моих – отчаяние и испуг. И в то же время я нахожу силы сопротивляться.
– Нет, ты не имеешь права так со мной обращаться!
Дёргаю рукой, но Юра держит её очень крепко, очень сильно, до боли в костях. Ах, как мне хотелось, чтобы он до меня дотронулся, но не так. И не здесь, если уж на то пошло.
– Гром, какие-то проблемы с бабой? – проходящий мимо мужик широко улыбается, демонстрируя внушительную щербину между верхними зубами.
Юра останавливается, и я затихаю, не желая привлекать особо пристальное внимание левого чувака.
– Всё нормально, Новый, – кидает Громов.
В короткой фразе мне слышится «отвали, сам разберусь». А тут иначе и нельзя. Сразу понятно, у кого какой авторитет.
– Несговорчивая? Помощь в убалтывании нужна? – грязно ухмыляется, окидывая меня сальным взглядом с головы до ног.
Мне тут же хочется одёрнуть короткую юбку и прикрыть не супер-откровенный, но всё-таки низкий ворот футболки.
Перестаю вырываться, готовая уже прятаться за спину Юры. Он, по крайней мере, никогда не смотрел на меня так.
– Да уж сам справлюсь.
С этими словами Громов вталкивает меня в комнату, куда пытался затащить до этого. И я поддаюсь, потому что осознаю: другой вариант – вернуться в зал с великовозрастными кабанами, от которых меня оторопь берёт.
Внутри одинокий кожаный диван и низкий столик перед ним. Окно наглухо зашторено. Обои в мелкий цветочек освещаются единственной лампочкой Ильича, висящей по центру на тонкой проволоке.
Накрываю ладони щеками, прохожу глубже, хочу отодвинуть ярко-алые занавески и посмотреть, куда выходит окно, но Громов резким «эй» притормаживает меня.
– Не высовывайся. Присядь, – кивает на диван, затем без улыбки добавляет: – А ещё лучше приляг.
– С чего?
– С того!
Смотрю на него исподлобья.
– Ты моя на сегодня. Я тебя выкупил. Забыла? – это он чуть ли не выплёвывает.
А на меня против воли нападает странная дрожь. Не от ситуации, конечно. Всего лишь от пары слов.
Сколько раз я мечтала услышать от Громова «Ты моя» даже не сосчитать!
Моя не на сегодня, естественно, а моя навсегда. От другого Громова. А не от этого. Он всегда был резким и дерзким, сколько его помнила, но сейчас стал опасным. И непредсказуемым.
Тогда это был, видимо, не наш случай. Я для него всегда была слишком маленькая, слишком худосочная, слишком глупая, слишком простая, слишком не такая, каких он обычно любил. А сейчас странный интерес в его взгляде меня пугает.
С вызовом смотрю на него, пока иду к дивану и ложусь. Реально ложусь.
– Ноги раздвигать? – задиристо, прекрасно понимая, что нарываюсь.
Лицо Громова будто темнеет. Глаза у него зелёные, тут полумрак и цвет не разглядеть, но я знаю, что это так. Зелёные, дикие, непокорные. Как он сам.
– А ты уже научилась, Илона? – с хрипотцой и издёвкой.
В его голосе я будто слышу нечто большее. И это меня пугает.
– Придурок, – сквозь зубы, но пальцами подхватываю край мини-юбки резинки и безуспешно тяну вниз к коленям.
Тёмный материал настойчиво возвращается на место, собираясь в неровные складки.
Пока я увлечена одеждой, не замечаю, как Громов приближается. Его ладонь ложится мне на плечо, пригвождая к дивану. То место, где меня касаются его пальцы, горит.
– Я тебя спас, а ты обзываешься, ай-яй-яй, – выговаривает с интонацией воспитателя.
Такое ощущение, что он планирует меня отшлёпать. И я сглатываю, очень надеясь, что ощущение таковым и останется.
– А я не просила, – еле слышно говорю в ответ.
– Вернуть обратно?
Он отстраняется, но тёмный силуэт нависает надо мной и диваном. Замираю, не понимая, чего от него ожидать. Я ведь не думала встретить его в подобном месте, а он вон с какими людьми якшается.
– Нет, не надо возвращать. Мне и тут неплохо лежится.
Разыгрываю из себя дерзкую и отчаянную. А у самой поджилки, словно у кролика трясутся.
Гром меня реально выкупил и может делать, что хочет.
Вздох разрезает воздух: усталый и обречённый. В нём всё: нежелание возиться со мной, оценка моего умственного потенциала и, возможно, что-то ещё.
– О чём ты думала, когда сюда пёрлась?
– Я не знала… – в горле пересыхает,