порядка – это не просто безрассудно, это самоубийство.
В менее просвещённые времена абсолютных монархий про свободу и собственное достоинство вспоминали ещё реже. Дворянин, конечно же, мог вызвать на дуэль за оскорбление чести и достоинства другого дворянина, но этим, как правило, его стремление к защите собственных прав ограничивалось. Что касается простолюдинов, то, если они и брались за вилы и топоры, так по большей части по причине невыносимого голода и нужды (к обычной нужде и недоеданию они были привычны).
Вряд ли кому-то удастся, даже при большом желании, привести в пример хоть несколько случаев, когда народ бунтовал из-за чего-то похожего на свободу. При этом, конечно, можно предположить, что и свобода, и признание никуда не девались, а до поры до времени были глубоко запрятаны в недрах подсознания по вине страшной нужды и мракобесия.
Накануне революции 1789 года Франция была абсолютной монархией. Среди причин той революции называют экономический кризис, безработицу, неурожай из-за крайне суровой зимы и града в июле 1788 года, вызвавших дефицит и дороговизну хлеба, расстройство финансов и неэффективное управление страной. Всё эти экономические предпосылки, приведшие к большему, чем обычно голоду и нужде, вывели народ на площади.
Вполне возможно, что главной причиной революции всё же были не столько вышеперечисленное, а попрание человеческого достоинства и либеральных свобод. Такой вывод напрашивается хотя бы в связи с тем, что 26 августа того же года Учредительное собрание «Декларацией прав человека и гражданина» даровало народу не хлеб, а свободу, равенство и братство (фр. Liberté, Égalité, Fraternité), в то время как экономический кризис, безработица и нужда только усугублялись.
Юваль Ной Харари в книге «Sapiens. Краткая история человечества» пишет: «В 1789 году французы чуть ли не за ночь переключились с мифа о божественном праве королей на другой миф – о власти, принадлежащей народу»4.
Если так, то «декларация прав человека и гражданина» вдохновила народ настолько, что довольно продолжительное время стала анестезией от нужды и голода, и тогда свобода и достоинство на самом деле и есть основные движущие силы истории.
Однако, если это так, то против кого тогда был направлен террор, свободно отделявший посредством изобретения «гуманного» доктора Гильотена до шестидесяти французских голов в день? Причем не только от аристократических тел! Или с чего этот свободный и гордый народ спустя всего десять лет после революции провозгласил Наполеона первым консулом, после чего и этого показалось мало французам, и они уже восторженно приветствовали Бонапарта на императорском троне?
Можно, конечно, предположить, что граждан обманули, воспользовавшись их наивностью, но тогда нужно говорить не о наивности, а о растерянности, поскольку история 19 века вплоть до 1871 года – это метания французского народа от республики к монархии и обратно. В итоге, французам понадобилось почти сто лет, чтобы определиться окончательно в своей приверженности демократии.
Выходит,