носом, напоминавшее щенячью мордочку, на голове щетка волос, широкие плечи, талия, туго, словно корсетом, перетянутая поясом, и длинные, как у цапли, ноги, заканчивающиеся шпорами на сапогах. Всё это создавало образ мелкого помещика-военного; маленький крест на его груди говорил о том, что он воевал; сабля, эфес которой он сжимал в кулаке, служила продолжением руки. Вид у него был высокомерный и бравый.
– Я здесь ради этого, – сказал ему брат, демонстрируя свой альков, тесный, низкий, словно подземелье, – и ради сводчатого потолка, и ради стопок книг, и ради портретов наших предков, которые ты видишь вон там. Порой я рассматриваю их, чтобы не перестать их ненавидеть, потому что это из-за них я страдаю и скучаю!
– Как с тобой тяжело! Если бы не твоя слабость и болезненная нерешительность, перед тобой были бы открыты все двери, все дороги; ты же боишься славы, как кролик ружья. В конечном счете это твое дело, и поскольку ты не будешь говорить ни с кем, кроме меня…
– О чем?
– О твоем презрении ко всем нашим – чувстве, недостойном ни их, ни тебя, ни меня.
– Ах, это были милые шалопаи!
– Да, я знаю эту старую песню: надо выздороветь, успокоиться, собраться с духом. Ну так вылечись, успокойся, соберись с духом, потом я тебя выслушаю. Однако я приехал не для того, чтобы тебя нервировать. Пойдем ненадолго в парк.
– Нет, ни в коем случае.
– Ладно, брат, тогда давай поговорим.
– Да, мне нужно разрешение на открытие кабака для… для… Доротея тебе расскажет.
– Хорошо. Но ты ошибаешься, полагая, что таким образом можно оздоровить наших крестьян.
– Если в результате хотя бы один из них справится с нищетой, бедностью или просто с нуждой, это уже можно будет считать победой.
– Но будет обижен кто-то другой, кто хотел бы получить такое же разрешение, а также люди, живущие рядом, – подобное соседство может им помешать; ты будешь поощрять вредное пристрастие и окажешься причиной слез еще одного десятка женщин, которые в день выплаты жалованья будут горько плакать. Ну что же! У всех свои представления о благотворительности. Но поскольку ты очень этого хочешь, я сделаю то, о чем ты просишь.
– Да, буду тебе очень признателен. Хочешь кофе?
– Да, пожалуй.
Граф Франц встал и направился к звонку. Он сутулился, руки дрожали. Отто окинул его взглядом мошенника, оценивающего, какое наследство может оставить родственник.
– Слушай, Франц, – сказал Отто, когда Антуан принес кофе. – Всеми делами нашей семьи занимаюсь именно я, но так сложилось не потому, что я этого хотел; здесь отчасти есть и твоя заслуга.
– Опять ты об этом. Я здесь ни при чем. Конечно, в своей усталости и утомлении, к тому же страдая жестокой мигренью, я мог кое-что переложить на тебя. Но я уверен, что решение семейного совета, в ходе которого меня обязали доверить тебе практически все дела, спровоцировано тобой.
– Нет, таково завещание нашего отца. Согласно его воле, я должен был заменить тебя, если ты свернешь с правильного пути.
– А