навернулись на глаза, закрыв на миг его от угроз и от этого мира.
– Леший, – прозвучал его голос.
– Леший, – повторил коренастый.
Мужики за его спиной ехидно захихикали и вдруг умолкли. Леха обхватил голову руками, закрывая залитые слезами щеки, и завыл в полголоса. Кто-то взял его за локоть.
– Ну, проходи, Леший, вон те нары свободны!
Следующие полгода прошли как во сне. Как в страшном сне – так будет правильней. Утренний звонок выводил Татькова из полусонного ночного бдения, и после однообразного завтрака начинались полусонные будни заключенного. От работы он не отлынивал, потеть за деревообрабатывающим станком по восемь часов в сутки было утомительным, нелегким делом, но даже это было лучше, чем пребывание в общей камере тюремного барака, где занять себя развлечением представлялось задачей нерешаемой и тревожные мысли роились в голове, будто улей, – невиновный или убийца? Заслужил или невинно-посаженный? Но хуже прочих была жирная мысль о последствиях, – что будет дальше? Да и будет ли это «дальше» вообще, – Леха не знал.
Мучаясь без сна по пять – шесть ночей в неделю, переходящих в будни страдальца, Татьков не представлял, как долго он сможет терпеть подобное испытание. Очень часть ему грезилась скорая погибель и иногда эта мысль несла с собой утешение и покой, – «отмучаюсь, не иначе!». Но бывало, что мысль о небытие тревожила душу сидящего, ввергая того в непроглядные пучины паники. Не дотянет – понимал Леха, вздыхая сквозь слезы, – «не дотяну!».
Так пробегали дни, в этих мыслях проползали недели, и вот позади остались долгие три месяца, после чего Лехе должно было «полегчать немного», – как обещал ему сосед через койку.
Не полегчало. Татьков приобрел круги под глазами и сильно потерял в весе. То, что для других было «хатой», домом для него так и не стало. И более того, с каждым днем становилось все хуже – днем он теперь практически не разговаривал, отвечал однозначно, да и то лишь изредка, по необходимости, зато долгими ночами он часто беседовал сам с собой, представляя напротив себя невидимого собеседника из числа тех людей, которых знал в прошлой жизни. В жизни – до тюрьмы. О чем бы не велись эти беседы, Леха всегда пробуждался в слезах.
Везение пришло к нему неожиданно, спасение выглянуло оттуда, откуда он совершенно не ожидал его увидеть. Дело было в следующем. Будучи в третий раз за неделю ночным дежурным по мытью коридоров, исключительно по собственной инициативе, Татьков как-то ночью встретил начальника тюрьмы Ларионова. Нечасто такое случалось, но иногда положение обязывало Анатолия Дмитриевича совершать ночные обходы во вверенной ему исправительной колонии строгого режима, где имел величайшее несчастье отматывать свой срок горемыка-Татьков.
Дело было в Перелёшино, что по началу вызвало бурный смех у Татьковских сокамерников, – «Леший в Перелешино». Впрочем, Татьков и не знал названия места, где героически отбывал свое наказание. Слышал на суде, но не вдаваясь в подробности – какая разница, где стоит его шконка?
– Трудишься? – этот вопрос несомненно