в кровать, но взбесился я так, словно Инна набила радужную татушку на моем лбу.
Почему-то сейчас воспоминания о проказах рыжей вызывали улыбку, но тогда ее жест показался мне не милой детской шалостью, а грубым вмешательством в мое личное пространство. Я раскричался, заставил стирать, даже родителям пришлось вмешаться. Тетя Наташа долго читала Инне лекции, потом поставила в угол и не разрешила целую неделю играть на компьютере, а папа провел со мной успокоительную беседу, дескать, девочка, конечно, неправа, но зачем так бурно реагировать.
Лягушонка было слишком много, куда ни глянь, ее рыжие лохмы, везде писклявый голос слышался, повсюду ее вещи валялись. Это раздражало и бесило. Да, ее всегда в моей жизни, за исключением того времени, когда я уехал из страны, было слишком много.
– И что по поводу Инны?
– Завтра первое сентября.
– Спасибо, папа, что напомнил, я уже нагладил рубашку, даже на штанах стрелки навел, еще договорился насчет цветов учительнице, завтра утром подготовят шикарный будет. Ты ведь помнишь мою фишку насчет цветов? По поводу денег не беспокойся, я сам заработал, кое-что разгрузили с ребятами, тебе нет необходимости тратиться.
Отец нахмурился.
– Спишу этот сарказм на переходный возраст. Насчет цветов разговор уже был, ты сказал, что сам решишь. Вот я и не вмешивался, позволяя тебе проявить свою самостоятельность. Не надо делать из меня невнимательного отца.
Списывай, папа, списывай, однажды ты и сына так спишешь, точнее, выпишешь из своей жизни. Но вслух хватило ума не говорить подобные слова.
– Так чего ты хотел, пап? Что эта рыжая опять натворила?
– Ничего, кроме разбрасывания игрушек и разукрашивания радугой твоей стены. Просто Инна завтра идет в новую школу, Наташа очень переживает, как ее там примут, ведь она такая необычная девочка.
– Страшная и психованная, ты хотел сказать.
– Перестань! – вдруг взорвался отец. – Тебе уже четырнадцать лет, ты мужчина, в конце концов! А ведешь себя как маленький обиженный трехлетний мальчик, которому не дали конфетку. Никогда не думал, что буду стыдиться своего сына.
Кажется, у меня даже уши покраснели.
– К чему этот разговор, папа?!
– Конечно, я понимаю, что за такое короткое время у тебя вряд ли проснулись к ней братские чувства.
Чуть ли не фыркнул от подобной нелепости, вряд ли у меня к ней вообще когда-либо проснутся братские чувства.
– Однако мы теперь одна семья… Я тебя прошу, будь с ней помягче.
– Куда уж мягче, я вообще не обращаю на нее внимания, это она постоянно лезет, то радугу нарисует, то вопросы всякие дурацкие задает.
– А ты не думал, что Инне одиноко и она пытается с тобой подружиться? Все ее знакомые остались в Подольске. Наташа ради меня все бросила.
– Пап, не делай из них декабристок. Они не в Сибирь за тобой поехали, а, наоборот, из провинциального, мелкого городишки, да в столицу нашей родины.
– Это не отменяет того факта, что девочке одиноко.
– А